Вы не вошли.
Вычеркнут в бессильном ожидании искомого числа
день, не потревоживший бесценного спокойствия и слов,
кажется, хватает - возникает абсолютная шкала.
Ты - её начало нулевое, обязательное зло.
Точка субъективного рождения, осознанной войны.
Нечто, расширяющее гамму - сверхзадача, оверблоу.
Миг без управляющей идеи, без надуманных двойных
смыслов, светотенью предваряющих блистательное шоу.
Бросит всё, за тридевять земель помчится, вырвется за круг
тот, кто бьётся в стены головою, кто находится внутри.
Всё уже предсказано законами науки из наук.
Лучший ученик, ты можешь с легкостью выигрывать пари.
Можешь исчислять комет движение, свечение планет,
уличая всякого кто, скажем, неразумен или лжив,
сутки календарные смещать и перекраивать сюжет,
якобы горошину под толстую перину подложив.
Втянутый судьбой в водоворот, уже не выплывешь, герой.
Крикни нам оттуда, о стремительном круженьи расскажи!
Этот день неожидаем более и вычеркнут тобой -
день, который просто невозможно, невозможно пережить.
Не в сети
Em Am Em Am Em Am H7
Помни, ты на учёте, ты под наблюдением, ты в архиве
Em Am Em Am H7
ФСБ. Биография, фото, работа, видеофильмы...
Em Am H7 Em Am H7
Твой персональный номер, твой осведомитель, твой агент,
Em A H7 Em H7
А в остальном - ты свободен, ты - гражданин, ты - человек.
Em Am
Невидимый фронт способных думать,
H7 Em Am
Последняя свобода, голая правда.
H7 Em Am
Ты не бойся, я не забуду,
H7 Am H7 Em
Ты не бойся, я - навсегда.
Не в сети
Где закончилось? Может, там - на кольцевой, в кафе вечернем,
самым красным отдав цветам предпочтение?
Пытка - руки не расплести. Попытка - не вспоминать о ране.
Невозможно тебе простить и всё - исправить.
Посмертной - не будет. Не было и - прижизненной. Перебитой костью
ноет начавшееся с любви разноголосье.
Не в сети
Освободительные таблетки
Открывая дверь, следовало прочесть объявление. Объявление, написанное ручкой и прикленное прозрачным скотчем, менялось ежеутренне. Кто вешал объявление – увидеть я не успевал – сгущался позднее. То гневный автор надписи требовал придерживать дверь, то настойчиво и во многих строках сообщал, что теперь дверь закроется сама.
Иногда, особенно летом, дверь была открыта и заботливо прижата красным крошащимся кирпичом, а все ее пружины свисали свободно, отдыхая от рабочего взвизгивания. Бывало дверь захлопывалась с такой силой, что воздухом меня распластывало по стене.
Вынужденное существование моё не предполагало шумного появления. Я дожидался, когда к аптеке подойдет очередной покупатель и скользил за ним. Иногда изнутри открывалась форточка для рыжего кота, что ускоряло процесс.
Некоторым дурной тон кажется допустимым – завывание, шипение.... Иные могут толкнуть входящего, переставить баночки с препаратами... Особенно Паша подобным отличается. Паша закреплён за козырьком, на который упал. Но иногда заходит. Я предпочитаю спокойное парение. А место мое тут, около кассы.
Хотя в самой аптеке можно было бы обосноваться получше. К примеру, под многометровыми пальмами, упирающимися в потолок. Под плантацию пальм было выделено больше половины помещения. Низкорослые фикусы и каркаде выполняли в этом биоурбоценозе роль кустарников. А по полу была расставлена совсем мелочь - горшочки с суккулентами, геранями и традесканциями. Случалось, я позволял себе качнуть лист или подтолкнуть капельку, оставшуюся на листе от полива. Так и не полюбил - действие.
Судя по моим воспоминаниям, аптека в те дни походила на сцену комического шоу. Подошедший по очереди молодой человек лет тридцати, к примеру, говорил:
-Что-нибудь от давления.
-От повышенного или от пониженного? - интересовалась Маруся, практикантка.
-Точно не могу сказать.
-Это для кого?
-Для меня!
-Но какое же я вам дам лекарство? С чего вы взяли, что у вас давление? Вам надо проконсультироваться у врача! - Маруся нервничала.
-Я думаю, что у меня давление. У многих уже в моем возрасте давление. Чего зря по врачам ходить? Я надеюсь справится сам. Давайте от повышенного. Обычно же у всех повышенное.
-Ну, знаете! Без рецепта я ничего вам продавать не имею права!
Чаще всего я сравнивал аптечные будни со своими прошлыми наблюдениями в сумасшедших домах. Мало где еще люди несут околесицу и не представляют, чего хотят.
Обыватели воспринимают жизнь однослойной. Некая пустыня, в которой свирепствуют сифилис, простатит и ВИЧ – болезни жутко заразные и смертельные. Ужасы и опасности подстерегают каждое мгновение и спастить удается лишь тем, кто успеет нацепить одноразовую маску, перчатки, противочумный костюм и с ног до головы обольется карболкой.
Среди уверовавших в окруженность косами смерти есть условная категория женщина с ребенком. Толстая вневозрастная женщина, не имеющая, с сущности, собственных мыслей, но высказывающаяся всюду и везде по любому поводу, дергая при этом попискивающий глазастый тючок, завязанный шерстяным платком и приукрашенный пятнышками зелёнки.
Женщина с ребенком издает мгновенное шипение... кого бы выбрать... допустим, в сторону старушки, говорящей с фармацевтом о кори:
-И с такими болезнями ходят по аптекам! А казалось - приличная женщина!
-Куда же мне идти? - недоумевала покупательница.
Всем своим видом женщина с ребенком указывала, куда следует идти посрамлённой старушке.
Мне иногда хотелось провести женщину с ребенком и подстроить что-либо в пашином характере, но отстраняться на большие расстояния не получалось. Разве что до дороги. Но ничего опасного на пути не подворачивалось. Иначе не удержался бы.
Люди в общей массе стеснялись покупаемого лекарства. Не имело значения, что требовалось - презервативы или пластырь от радикулита, противоглистное или слабительное. Всем в очереди становилось одинаково неудобно от того, что покупка - гласна. Люди словно переставали быть объектами жизни, выпадали их круга размножающихся особей, демонстрируя дефектность.
Пожилой мужчина, наклонившись к окошку, шептал:
-Девушка, мне лекарство... от... от... (косясь в сторону очереди, прямо сквозь меня) от этого...
-От импотенции? - спрашивала Маруся, желая ускорить процесс.
-Нет, что вы! - Приходил в тихий ужас пожилой мужчина и краснел. - Лекарство от поноса! Освободительные таблетки!
-Слабительные?
-Да-да. Расплатившись, мужчина бежал к двери, глядя в пол и натыкаясь на пальмы, стенды о игле наркомана, плакаты со свирепствующим ВИЧом и стекляные колонны с товарами.
Не всегда знание клиентом названия лекарства облегчало задачу Маруси. Помню, увешанная сумочками дама просила лекарство для мужа, от облысения.
Маруся читала по клетчатому клочку:
- Ро-гей-нша...рогейнша...(и обращалась в недра аптеки) Ольга Степановна, что такое “рогейнша”?
Ольга Степановна, степенно шествовавшая из коморы, глядела на листок сквозь очки и выручала обе стороны: - Ро... Рогейн, это рогейн из США! Лекарство американского производства.
Я тоже, помню, отличался робостью, приобретая простейшие средства от расстройств, свойственных всем, испытывая уважения только к нейролептикам с редкими названиями, которых очередь не знала и, стало быть, диагнозом моим не наслаждалась. До сих пор вздрагиваю, когда кто-либо покупает компоненты моего последнего коктейля. Купив у Маруси пузырёк и таблетки, я выпил все лекарства непосредственно в пальмовом оазисе и присел за кадкой. Вытащили к кассе меня поздним вечером и сделать ничего, к счастью, уже не смогли.
Ольга Степановна, провизорша, вела особую тетрадь, в которую записывала смешные аптечные случаи с самого начала своей работы. Но некоторые вещи не попадали туда.
-Девушка, ко мне приехал товарищ из Европы, его прострелило, он просил перцовый пластырь, диклофенак и хиропрактора...
-Мужчина, как вам не стыдно! Я сейчас охрану позову. Следующий.
Вот такие например. Мой случай тоже никуда не попал. Не всё и не все попадают в историю.
Бывали такие клиенты, которые с воплями требовали несуществующие лекарства от несуществующих болезней, в то время как их рецепт был совершенно истерт, неразборчив и просрочен. Многие хотели излечится от проблем, от которых лекарств и не существует. От икоты, например.
Ольга Степановна отправляла крикунов в Отдел готовых форм. Сама наполняла пузырек темного стекла лактозой или физраствором. Люди оставались довольны – видимо, помогало; оплачивали, приходили еще и еще, становились верными постоянными клиентами. И постепенно я свыкался с ними и даже полюбил многих.
Не всегда можно было отделаться пузырьком хлорида натрия. Вспоминаю грузного мужчину с тяжелым взглядом, требующего у Маруси никому неведомый “атирепар”. Все аптекари сбежались для того, чтобы противостоять натиску тяжело дышавшего медведеподобного субьекта, налегающего грудью на конторку:
-Вот как я скажу жене, что нет лекарства? Как мне возвращаться домой? Она же не пустит меня, понимаете? Кричать будет!
-Но вы позвоните ей и уточните название.
-Да не могу я уточнять. И так уже переспрашивал, ваша аптека пятая. Нигде нет атирепара! В справочную звонили! Во всей Москве нет! Жена кричит в трубку – “Ты даже этого не можешь! Без лекарства даже не возвращайся, старый баран!”
-Да какая болезнь у вас? Давайте аналог подберем!
Мужчина тогда внезапно смутился. Словно в голове его произошло короткое замыкание. Речь его стала много тише:
-Внучок в садике вши подхватил!
Ольга Степановна повела себя и в тот раз весьма деликатно. Она мгновенно подошла к ящичку с противопедикулёзными препаратами, извлекла французский ”А-пар” и выбила чек.
Поветрия разнообразных суеверий то и дело задевали наш маленький мирок. Гомеопатический, аюрведический, биодобавочный, иммуноукрепляющий и витаминный муссоны были своеобразным сезонным развлечением.
Если покупатель приходил, исполненный истинной верой в разрекламированный БАД – он требовал всего спектра БАДов. Клиент желал поддерживать не только печень, но нанести упреждающий профилактический и стимулирующий удар по почкам, сердцу, легким и прочим органам, названия которых он успел выучить к моменту появления перед кассой. Биологически добавить по максимуму.
Если приходила эзотерическая дама в индийской рубашке, то можно было делать ставки на то, что она попросит гомеопатический препарат от геммороя либо шарики лактозы с контрацептивным эффектом. Так как она слышала, что гомеопатия сделала на днях значительный рывок в указанном направлении...
За некоторыми аптекарями я следовал некоторое время, когда они уходили. Зависал около овощного киоска напротив и слушал. Когда у моей Маруси заболели домашние, она как раз в этом киоске покупала полную сумку фруктов:
-У вас авокадо кислое или кисло-сладное?
-Думаю, на ваш вкус, - невозмутимо ответила продавщица.
-Шесть штук тогда!
Девушка достала шесть авокадо.
-Ой. Что это вы мне даёте?
-Авокадо, как вы просили.
-Я имела ввиду киви. Удивительно, как вы тактично себя повели.
-По лекарствам в вашей сумке я поняла, что вы заболели...
Маруся, как я привык к ней за эти годы. Отучилась и, в конце концов, покинула нашу аптеку. Жива ли она? Счастлива ли она? Увижу ли я её снова? Не знаю. Продолжаю пребывать закрепленным за плиточным полом около кассы, на котором освободился от тела своего, бессмысленно терзаемого реаниматорами где-то за пределами пальмового уголка, за границей двери с объявлением... Если не ошибаюсь, в тот день дверь просили не придерживать.
Не в сети
Славянский акцент
Работать с трёх утра? Нет, такого ещё не бывало. Пять – время, когда выходят зимой чистить под лопату. Не раньше. Но Раиса Юсуповна должна была срочно убрать мусор с чердака. Обычно удавалось скрыться с улицы к двум, но в тот день пришлось до четырех ползать с вёдрами песка через крошечные лазы - подобно кошке. В это же время семья Шохинбека вылизывала двор. “Наверняка они освободились. Может, приготовили обед”, - думал я, торопливо засовывая в каморку скатанные верёвки, инструменты и вёдра. С улицы послышались футбольные кричалки. Пришлось на всякий случай затаиться и закрыть дверь на внутренний засов.
Сквозь узкую шель между досками я рассмотрел компанию пьяненьких парней в полосатых шарфах. В лицо я знал всех. Жильцы. Местные. Были подростками, когда я приехал в Москву.
Дворники следили за группой фашистов, прячась каждый раз, где придётся – иной раз даже в контейнере для мусора. Или заползая под машину. Или, срывая жилет, убегали со всех ног. Опасными эти ребята стали не так давно. С осени. Именно тогда освободился из тюрьмы Макс.
Первым они убили Хакима. Хаким был достойный, рассудительный человек. Он проработал в Москве пять лет, убирал. Иногда напрашивался на мелкие ремонтные работы в доме или грузил на рынке. Хаким с женой и детьми жили в подвале.
Это сейчас мы впятнадцатером вселились в райскую двухкомнатную квартиру от ЖЭКа – Шохинбек платит за квартиру из заработанных нами денег. А тогда мы спали между труб – за это мы тоже немало платили.
Макс с ребятами зарезали Хакима в сентябре, вечером. Двое наших видели, как русские набросились на Хакима.
Потом мы собирали деньги вдове. Мунира увозила тело мужа и пятерых детей в Худжанд. Двое младших детей родились в нашем подвале. Всем было понятно, что убийц Хакима не накажут.
Через неделю они убили Юсуфа с рынка, по-здешнему - Юру. Мы мало помогали деньгами его семье. Просто не было денег. Милиция по убийствам приходила ежедневно - вытрясли всё. Никто в тот месяц не посылал денег домой. Пятьдесят человек вывезли и депортировали.
В тот день банда уселась у подъезда и мне ничего не оставалось, как прятаться дальше. Что они говорили? Попробую подобрать похожие интонации...
- В Ницце реально круто, - рассказывал парень в серой куртке, усевшийся на спинку лавки. Вроде он был с четырнадцатого этажа, или нет? Делал навесной потолок на его этаже - видел пару раз в глазок. Клетчатый воротничок. Заострённые бакенбарды показывались при поворотах головы. Лет двадцать было ему тогда, не больше, нет.
- Но там одни русские, ребзя. Мы шли, бля, по пляжу, температура воды градусов семь и вдали кто-то зажигает. Ну мы прихуели: “французы крутаны” и слышим издали “Вован, давай к берегу, хватит”.
- Да, Россия рулит, - соглашался Толстый фанат. Не знаю, из какого дома был Толстый. Скорее всего из “Алло, пиццы”. Маленькие желтые машинки на парковке, желтая униформа разносчиков. И этот Толстяк - где-то над ними.
Раскрасневшийся Макс, совершенно бритый, лет двадцати, самый старший из банды, бил кулаком по ладони: - А давайте нашу!
Фанаты покорно вразнобой скандировали пьяными голосами, но кричалки еще можно было разобрать. Так мы в детстве скандировали около памятника Ленину.
О, я знал наизусть все футбольные русские кричалки. В тот раз они завели: “Мы верим всей душой, что завалим клуб мясной” с переходом, кажется, в “Надоело нам давно красно-белое говно”.
Я всегда размышляю: неужели это никому не мешало – дикие крики пьяных под окнами. Почему милицию жильцы вызывали всякий раз, когда гавкнет соседская собака, но во время ежедневных посиделок пьяной тусовки - никогда. Или жильцам домов нравились кричалки? “Армейцы в бой вперед идут и всем прохода не дают “.
Двигаясь очень осторожно, я вытащил телефон, отключил звуки и написал Саиджону. Брат обеспокоился ситуацией и посоветовал сохранять спокойствие и сидеть тише, чем прежде. Как я понял, дворников предупредят, что во дворе Макс и что показываться не стоит.
Между тем путешественник порывался продолжить про Ниццу:
- Мы только приехали, прикиньте, а к нам уже подходит чувак в тельняшке, шлепанцах на босу ногу, в трениках и спрашивает, где вечером можно баксы поменять. Прикиньте?
- Всюду наши пацаны! Слава России! - срезонировали несколько глоток одновременно. - Слава России! Москва для москвичей!
- Давай, Фомичев, дальше свисти, - запинаясь, командовал Макс, остановливая крикунов и захватывая бутылку.
Страшнее всего было бы, если бы звякнул какой нибудь инструмент. Меня бы непременно обнаружили. Затекли ноги, но шевелиться было опасно. В летней спецовке невыносимо замерзало тело - зима. Так заледеневал я только когда за ношение предвыборной накидки платили 500 рублей и накидка не налезала на униформу. Тогда все ходили в летней форме. В этом году зимней одежды просто не выдали.
- ...и вдоль всего пляжа, прикиньте, русские виллы. Отовсюду, бля нах, русская речь. Преисполняешься такой гордости за страну! Истинным партиотом ощущаешь...
Моя справка, Раиса Юсуповна, много лет нанимала таджиков. Как все. Интересно – думалось - что она делает сейчас. Ест, как семья брата Шохинбека? Или, может, спит? Или смотрит телевизор...
- ... а разговаривают французы – матершина сплошная. Наш отель был в пригороде и на вокзале я покупал билет. Читаю по бумажке, значит, бля, “Хуанлеспинс”...
Слушатели расхохотались...
- ...француз смотрит удивленно, берет у меня листок с названием отеля и оказывается, что живем мы не в Хуанлеспинсе, а, прости Господи, бля, в Жуанлепа. А по мне – что хуан, что жупа! Жопа, короче, жопа эта Франция. Нечего там делать и водка - говно.
Высокорослый фашист из дома с “Копейкой” смял банку от выпитого пива и зашвырнул в сторону двери, за которой сидел я: - А что русскому человеку в Парижах делать... Свою Родину надо очищать от говна! Понаехало говна. Мётлы - и то у православного человека отбирают! А их самих этими мётлами надо! - с этими словами “Копейка” пнул бак мусоропровода. Да. Я не закрыл дверь к баку. Фашисты могли теперь перевернуть его.
- Ну, Димон, - заговорил Макс, - можно и поубирать Родину. К правому бердру Макса был пристегнут нож. Он достал из чехла длинный нож и продемонстрировал его лезвие собравшимся.
- А у вас что, парни? - спросил самый младший, подросток лет четырнадцати. Шапочка почти сваливалась с его головы. Младший вытянул вперед руку с неказистой самодельной заточкой. “А ну-ка давай-ка, уёбывай отсюда!” - запел нестройный пьяный хор.
Я отослал еще одну смс Саиджону: “У фашистов ножи”. Ответа от Саиджона не последовало. В это время на дверь мочился Чупа. Чупа жил в том же подьезде, что и я. Он рисовал по району огромные черные свастики, которые нас заставляли закрашивать. Надежда, что Чупа пьян и не заметит меня, оставалась.
Закончив дело, Чупа пнул ногой дверь: - Чурочье гнездо. Затем он рванул дверь на себя. Я держался за ручку с другой стороны двери и чувствовал, что настало время молиться.
- Блядь, да тут черножопый сидит! - заорал Чупа и оторвал ручку от двери. Вся банда стала молотить по двери ногами. Казалось, секунда – и доски не выдержат.
Вдруг стук прекратился. Кричал сын Шохинбека. Прильнув к шели в дверях, я увидел, как таджики бьются с бандой. Не дворники, а чужие. Среди пришлых узнал только брата Саиджона.
Саиджон и Макс катались по земле. Скоро Макс перестал сопротивляться и обмяк на земле у дверей. После чего я вылез из подсобки и мы с Саиджоном побежали. Кроме нас никого во дворе уже не было. Около мусоропровода лежали Макс и еще несколько человек.
Отмывались в соседней общине, в подвале. Женщины приносили воду в тазах. Соседи отдали нам свою одежду. Удалось уйти.
Саиджон тогда договорился о работе на стройке пятиэтажного дворца в Подмосковье. Удалось купить через нового бригадира чистые документы и нелегалами пробраться в шенген. Нас много раз ловили полицейские. Но всякий раз мы находили способы уйти – из участков, из тюрем, из депортационных вагонов, из лагерей. Я старался всегда работать как можно больше, чтобы чаще высылать деньги домой.
Спустя пять лет после всей этой истории я ехал устраиваться на работу в немецкий пригород и не мог определить, в какую сторону от станции отправляется мой автобус. К остановке подошла девушка. Я спросил у неё - о направлении - на английском, который учил со школы в любую свободную минуту. Девушка ответила, что я могу говорить по-русски и что я угадал сторону правильно.
- Как вы догадались, что я из России? - поинтересовался я.
- Да я сама из Прибалтики, учусь здесь на филолога, - ответила моя спасительница. - Наших узнать легко. У всех русских славянский акцент. Такой, знаете... упор на согласные.
Не в сети
Смысл, отдача, следствие, суть, цена
жертвы, ныне не поминаемой в суе -
отступления, вариации на
темы чувств, которых не существует.
Сто подмен... Жаждущий перемен,
стяг твой брошен, смят, порван, попран.
Комбатант, живым сдавшийся в плен,
посмелей иных, рывших окопы.
Слезь со сцены, не переиграть
нам рождённых в мире пустопорожнем.
Потревожить бесконечную гладь
равнодушия сонного невозможно.
А безумие спит в каждом куске
хлеба, из любой книжки вылазит -
росчерком, закорючками на листке
ткёт иллюзию близкой родственной связи.
Не в сети
Миколка и Тарас колядуют.
Что прячет в сарае баба Евдоха
Поросёнки тётки Неонилы
Дид Петро охотится
Миколка, Тарас и Маричка пасут коров
Кацап и жид
https://lubava.info/database.php?mode=s … 6&pageid=0
Пора красить гусей
Поход
Ластивка
Банка молока
Свадебная свинья
Месть Тараса и Миколки
https://lubava.info/database.php?mode=s … 6&pageid=0
Не в сети
история одного фестиваля https://lubava.info/database.php?mode=s … 8&pageid=0
Не в сети
Н.Г.
Фуражка, шашка на ремне...
Приказ открывает любую дверь.
Войско пройдёт - поля ровней -
словно одеты в броню.
На войне - как на войне.
Никого не жалей, никому не верь.
Перебить нужно - так перебей -
пленных, друзей, родню.
Солдатам, идущим плечо к плечу,
положено падать в пылу атак,
стрелять в жителей жалких лачуг,
сгонять в гетто рабов.
Молчать положено - я молчу.
Но изворотлив, хитёр наш враг.
И, по одной из его причуд,
каждый предать готов.
Даже тот, кто войско ведёт,
верит дьявольским голосам -
оттого и его расчёт
чаще бьёт по своим.
Выдашь предателя - пропадёт
дело, которым живёшь ты сам,
дрогнут ряды, прервётся полёт,
рассеется красный дым.
Так что молчи, если знаешь всё -
ты обречен на тишину.
Держись зубами за нужный разъём,
не хочешь - бросайся на дзот.
Тебе покажется - мир спасён,
а ты, мальчик, играешь в войну
и с донесеньем важным ползёшь
через вражеский фронт...
Фуражка, шашка на ремне...
Не в сети
Не в сети
Оставишь сердце, где оставится,
где остановится оно.
Проснётся спящая красавица,
так как предопределено,
финитной схемой предназначено.
Стальною рыбкой на блесне
ты бьешься с теми, кто подначивал,
ты спишь, но слышится во сне,
похожий на шуршанье первенца
за неприступной скорлупой,
треск барражирующей мельницы -
винтов, кружащих над толпой.
Захочешь - лопасти сбиваются.
Мгновенный выход, скорый суд.
Затянет морок сеткой Рабитца
и пораженных унесут.
Обернутый условным фантиком,
ты исчезаешь. Мир спасён.
Прости. Простая математика,
просчитывающая всё.
Не в сети
Не в сети
Теснятся сосен стебельки,
выстраиваются на скалах,
сбегают наперегонки,
хоть не пристало.
Обертки пряничных домов
сверкают. Восседают птицы,
прижавшись к трубам. Черепица
укрыта мхом.
Лимонный лепесток крыла
плывет по васильковым строкам
любови, что уберегла
потоком.
Кабинок крохотных жуки
ползут вдоль скрученных канатов -
две противоположности,
два брата,
под стеклышком твоей руки
два экспоната.
Не в сети
переводы с белорусского
Олег Минкин
Дудка (из книги "Пенаты")
Андрею Федоренко
Дед мой был музыкантом - негромко
на дудке самодельной играл.
С дудкой-волшебницей и котомкой
не разлучался он никогда.
Песня его звучала вполсилы -
тихо, не громче жужжанья шмеля.
Но плакала так, что сердце щемило,
из-под ног уплывала земля.
Всякий кто слышал - подхватывал сразу
целительный голос, голос живой;
от музыки родины не отрекался,
речи не стыдился родной.
Дудку после дедовой смерти,
говорили - не знаю, так ли -
в чаще глухой в дубовые ветви
чужестранцы запрятали.
Дудку хочу я отыскать -
пусть лезть придется под самую высь.
Призывную песню на ней заиграть -
сердца чтоб сжимались и слёзы лились.
Вдруг дедовской песни мне не одолеть,
а ну так как он не сумею сыграть?
Так лучше уж частью спутанных веток
вековечного дуба мне стать!
Слушать - дубрава полнится стоном,
лишь дудочки ветер касается:
плачут деревья, седые кроны -
головы их - склоняются.
Дуда
Гавораць, мой дзед адмысловы быў майстра
Iграць на старой самаробнай дудзе,
Гавораць, з дудой-чарадзейкай i кайстрай
Не разлучаўся мой дзед анiдзе.
Гавораць, хоць голас дуда яго мела
Цiхi, не гучней ад гудзеньня чмяля,
Але як заплача — аж сэрца шчымела,
З-пад ног анямелых сплывала зямля.
Той голас жывы быў гаючай патоляй
Збалеламу сэрцу, i чуў хто яго —
Ня ганьбiў i не выракаўся нiколi
Нi мовы, нi музыкi краю свайго.
Шчэ кажуць, дуду пасьля дзедавай сьмерцi,
Каб сумна на ёй больш нiхто не дудзеў,
На дубе высокiм у зблытаным вецьцi
Схавалi чужынцы ад добрых людзей...
Як хочацца мне адшукаць яе ў лесе
I з дуба рукой асьцярожнаю зьняць,
Зайграць, каб ад згукаў счаканае песьнi
Сьцiскалася сэрца, каб сьлёз не суняць!
Але, пэўна, мне гэткай песьнi ня здолець
Губамi нязвыклымi выдзьмуць з дуды,
I мо лепш галiнкай у зблытаным гольлi
Вячыстага дубу мне стаць назаўжды.
I слухаць, як поўнiцца плачам дуброва,
Калi подых ветру дуду закране,
I бачыць, як хiляцца шаты-галовы
Расчуленых дрэў, абступiўшых мяне.
Андрей Хаданович, стихотворение из книги "Несимметричные сны" , перевод с белорусского.
Праздник позэии
(по мотивам Андрея Родионова)
Вечеринка поэзии, к сожалению, переносится -
автор вчера получил в переносицу.
Автор мечтал о славе Есенина -
видимо, несколько преждевременно.
Автор читал свои стихи проституткам.
На третьей строке его назвали ублюдком
Молчанье - золото, серебро - слово.
Автор ответил. Ему дали по рёбрам.
Автор считался приличным поэтом -
И получил по почкам поэтому.
Любитель Бодлера, переводчик Паунда -
не продержался до конца первого раунда.
Для чужих мозгов не жалея пудры,
набирал стихи о любви на компьютере,
сжимал мышку на зависть Микки-Маусу -
но в конкретной драке трех минут не продержался.
Шикарной бутцой заехали автору.
Вечеринка поэзии, к сожалению, перенесена на завтра.
Упал на землю, как под серпом твоим колосья.
Праздник состоялся. Вечеринка переносится.
Не в сети
Окутывает пелена
тумана горы, трубы, башни.
Квадрат оконный - лист бумажный.
Условность преодолена.
Хотя бы на короткий час
покойны мы и нет известий.
Ожесточенные болезнью
лежат, невидимы для нас.
Пустой отсчет ведет шкала:
всего различий - до и после.
И ни одной не слышно просьбы,
и горкой сложен шоколад
на белой скатерти. Стихает
шум суетный и свет дневной
зашторивает белизной,
магнолий белыми стихами.
Отсутствовала краткий срок,
забыв своё предназначенье
и на корзиночку с печеньем
накинув беленький платок.
Но, с подоконника скользнув,
прозрачной тканью заструилась.
Любви былой необратимость
напоминает пелену:
Хотя бы на короткий час
покойны мы и нет известий.
Ожесточенные болезнью
лежат, невидимы для нас.
Не в сети
Рассказ Практика https://lubava.info/database.php?mode=s … 7&pageid=0
Не в сети
Похоже, найден беглец.
Условны границы, размыты нормы.
Замечена, наконец,
в пустыне абстракций чёткая форма.
Туман молочный исчез -
зацепил бортом его остромордый
железный тяжеловес,
курсирующий по фьордам.
Рецепты безжизненны, но
кулинарные книги всегда изящны -
лишены известных длиннот,
бюджетны, заполнены настоящим.
Что безвольному разрешено -
безумный мятежник того не обрящет.
И, словно на темное дно,
свободы сложены в долгий ящик.
Закончилось время рифм,
в трубочку свёрнуты лишние карты.
По схеме выстроен миф -
сюда идут последние такты.
Расчерчивая пролив
тысячу раз туда и обратно,
излишне был терпелив -
тонуть всегда казалось занадто.
Куда ныне мне плыть,
если огонь уже не пылает?
Что - миловать ли, казнить?
Глыба движется и сминает.
Волнам грози не грози -
им всё равно, где запятая.
Глупа Геро вблизи -
расстояния украшают.
Не в сети
Рассказ Еж в газете Новое русское слово (стр 32) http://issuu.com/nrspublishing/docs/nrs … ipBtn=true
только рассказ http://www.nrs.com/?p=2791
Не в сети
Песни
Под горой
1. Памяти Ивана Хуторского https://lubava.info/pesni/pod_goroi/1kostolom.wav
2. Дудка (стихотворение Олега Минкина, перевод с белорусского) https://lubava.info/pesni/pod_goroi/2duda.wav
3. Фуражка, шашка на ремне - посв. Н.Г. https://lubava.info/pesni/pod_goroi/3ng.wav
4. Плотина https://lubava.info/pesni/pod_goroi/4plotina.wav
5. Боны https://lubava.info/pesni/pod_goroi/5boni.wav
6. Лемминг https://lubava.info/pesni/pod_goroi/6lemming.wav
7. Геро, или Похоже, Щербаков ночевал здесь под каждым аккордом... https://lubava.info/pesni/pod_goroi/7gero.wav
8. Туман https://lubava.info/pesni/pod_goroi/8tuman.wav
Берген, 27.6.2010 13.00-14.00
Внимание! Записано на бетономешалку! Только для самых невзыскательных!!!
Тексты
Памяти Ивана Хуторского
Что-то случилось.
Перья летают по лисьей норе.
Бурый экслибрис
изысканный сохнет на каждом пере,
катится гильза.
Довольно занятно,
аккуратно, не слишком пестро.
У вас не курятник -
рассадник идей, сплошной агитпроп,
сюрприз за сюрпризом.
Арест за арестом -
все ищут убийцу. О детектив!
Семь неизвестных
дают показания, сыщик красив,
что свойственно лисам.
Допрошены куры,
Сданы отпечатки куриных лап.
Почистив шкурку,
лисица в штатском скажет: - Да...
самоубийство...
Дудка
Дед мой был музыкантом - негромко
на дудке самодельной играл.
С дудкой-волшебницей и котомкой
не разлучался он никогда.
Песня его звучала вполсилы -
тихо, не громче жужжанья шмеля.
Но плакала так, что сердце щемило,
из-под ног уплывала земля.
Всякий кто слышал - подхватывал сразу
целительный голос, голос живой;
от музыки родины не отрекался,
речи не стыдился родной.
Дудку после дедовой смерти,
говорили - не знаю, так ли -
в чаще глухой в дубовые ветви
чужестранцы запрятали.
Дудку хочу я отыскать -
пусть лезть придется под самую высь.
Призывную песню на ней заиграть -
сердца чтоб сжимались и слёзы лились.
Вдруг дедовской песни мне не одолеть,
а ну так как он не сумею сыграть?
Так лучше уж частью спутанных веток
вековечного дуба мне стать!
Фуражка, шашка на ремне
Фуражка, шашка на ремне...
Приказ открывает любую дверь.
Войско пройдёт - поля ровней -
словно одеты в броню.
На войне - как на войне.
Никого не жалей, никому не верь.
Перебить нужно - так перебей -
пленных, друзей, родню.
Солдатам, идущим плечо к плечу,
положено падать в пылу атак,
стрелять в жителей жалких лачуг,
сгонять в гетто рабов.
Молчать положено - я молчу.
Но изворотлив, хитёр наш враг.
И, по одной из его причуд,
каждый предать готов.
Даже тот, кто войско ведёт,
верит дьявольским голосам -
оттого и его расчёт
чаще бьёт по своим.
Выдашь предателя - пропадёт
дело, которым живёшь ты сам,
дрогнут ряды, прервётся полёт,
рассеется красный дым.
Так что молчи, если знаешь всё -
ты обречен на тишину.
Держись зубами за нужный разъём,
не хочешь - бросайся на дзот.
Тебе покажется - мир спасён,
а ты, мальчик, играешь в войну
и с донесеньем важным ползёшь
через вражеский фронт...
Фуражка, шашка на ремне...
Плотина
Причём тут мудрость... Из трупов врага намыло плотину.
Выйдешь в плаще на смотровую - Ниагара.
С утра бегу багром выцеплять плывущих за спину.
Бывает, вытаскиваю живых. Такая запара.
Не надо сидеть на берегу - это сезонный
Приступ. Есть проблема, ловец человеков.
Жизнь ускорилась стали быстрей работать законы.
Сделал подлость - тут же упал в реку.
Логика в постсовке на имеет значения.
Сожрут миссионера, в угол загнав.
Так что черти самолетики, изображая гения.
Открывай свои круги кровообращения.
Устраивай королевские представления.
Но не заводи врагов - портят вид из окна.
Самоубийцы плывут чередой - нерест, не меньше.
Не позавтракать на балконе - всюду их лица.
Вы говорите - построить ГЭС? Можно конечно.
Пока надеюсь: станет лёд - сплав прекратится.
А чего, вы спросите, париться - жизнь все таки сносна!
В водной артерии всякая дрянь - где же ты, Гринпис!
Скоро не станет видно реки золотоносной -
Вот последствия Кастанеды, йоги, ру хиппис.
Мир погружается в воду быстрее с каждой неделей.
Храмы по колокола, вера на вынос.
Что, прощать? Хороши и средства, и цели.
Но, как не смешно, поток врагов от прощения вырос.
Боны
Боны, фанаты и прочие гады
Заняли город - на лавочках – банды.
Ты к кепочке завязочки пришей,
Прям к клеточкам завязочки пришей -
Ты в субкультуре алкашей.
Раньше в цари принимали за ум или силу -
Нынче всё Слабость и Глупость скупили.
Обоих следует прогнать бы взашей,
Таких правителей прогнать бы взашей -
Так доебёмся до мышей.
Лемминг
Ты - несвоевременнен
И в провинции, и в мегаполисе
Смешон, как самоубийца-лемминг
Из nichtlustig - есть такой комикс.
Но так ли глупы окружающие
И так ли верно что ты умнее?
Не друзья тебе нужны, а товарищи,
Готовые умереть за идею.
Для своих заморочек ты плохая реклама -
Ни силы, ни любви в тебе не осталось.
Дослушает тебя разве что мама -
Да и то, скорее всего, из жалости.
Отчего же так много нацистов?
Оттого, что на пропаганду нет времени -
Революционный туризм
Вместо сопротивления.
Не можешь толком рассказать, почему же ты веган.
Ты машина без мозга, голова без тела.
Кроме того, повсеместная проблема
Расхождения слов и дела.
Отчего же никто не верит нам?
Оттого что мало среди нас святых,
Пылающих истинным пламенем
Человечности и доброты.
Геро
Похоже, найден беглец.
Условны границы, размыты нормы.
Замечена, наконец,
в пустыне абстракций чёткая форма.
Туман молочный исчез -
зацепил бортом его остромордый
железный тяжеловес,
курсирующий по фьордам.
Рецепты безжизненны, но
кулинарные книги всегда изящны -
лишены известных длиннот,
бюджетны, заполнены настоящим.
Что безвольному разрешено -
безумный мятежник того не обрящет.
И, словно на темное дно,
свободы сложены в долгий ящик.
Закончилось время рифм,
в трубочку свёрнуты лишние карты.
По схеме выстроен миф -
сюда идут последние такты.
Расчерчивая пролив
тысячу раз туда и обратно,
излишне был терпелив -
тонуть всегда казалось занадто.
Куда ныне мне плыть,
если огонь уже не пылает?
Что - миловать ли, казнить?
Глыба движется и сминает.
Волнам грози не грози -
им всё равно, где запятая.
Глупа Геро вблизи -
расстояния украшают.
Туман
Окутывает пелена
тумана горы, трубы, башни.
Квадрат оконный - лист бумажный.
Условность преодолена.
Хотя бы на короткий час
покойны мы и нет известий.
Ожесточенные болезнью
лежат, невидимы для нас.
Пустой отсчет ведет шкала:
всего различий - до и после.
И ни одной не слышно просьбы,
и горкой сложен шоколад
на белой скатерти. Стихает
шум суетный и свет дневной
зашторивает белизной,
магнолий белыми стихами.
Отсутствовала краткий срок,
забыв своё предназначенье
и на корзиночку с печеньем
накинув беленький платок.
Но, с подоконника скользнув,
прозрачной тканью заструилась.
Любви былой необратимость
напоминает пелену:
Хотя бы на короткий час
покойны мы и нет известий.
Ожесточенные болезнью
лежат, невидимы для нас.
Не в сети
Рассказы про Фёдорова
Не самое важное в букете. https://lubava.info/database.php?mode=s … 4&pageid=0
С неба на землю. https://lubava.info/database.php?mode=s … 6&pageid=0
Что там, за окном? https://lubava.info/database.php?mode=s … 5&pageid=0
Не в сети
любимые некогда вещи напрасные дни
проходят не с тем кто по-прежнему дорог морок
за далью туманной ханжеским кружевом шторок
стремящихся к бесконечности сплетен родни
железо не стынет в воде не тонет в крови
любимые некогда губы лишь только уснёшь
тревожат всю ночь разговор договор продолжая
безмолвие отчужденье легчайшей из нош
ложатся на плечи упрёки насмешки не жалят
дрожат под подушкой свадебными коржами
любимое некогда имя забыто оно
непроизносимо невидимо невыносимо
завязанное запястье рассечено
а прочее неделимо скажи спасибо
вот доля твоя прими если можешь ибо
Не в сети
Деревья с угасающей листвой из раскадровки.
Пустынные театры Моховой и Пироговки.
Неровно, нервно, словно не бывал в столице прежде
и отразиться в тысячах зеркал мечтал, конечно,
идёт себе случайный персонаж, цены не зная.
Бывает, грошик ломанный не дашь за ключ от рая.
Медлительно и важно в яркий в свет, как будто правды
не знает (будто бы искусствовед при прочих равных)
выходит, пусть ничто ему потерь не предвещало
и ясно было: всё, что есть теперь - лишь для начала.
Томится что-то в воздухе пустом: прозрачность, резкость...
Ты помнишь ли? То дышится с трудом, то ветка треснет
и, преодолевая кроны гнёт, гуденье, скрипы,
прозрачной паутинкой упадёт предчувствий липких.
Зайдется тёмный лес, листвой объяв сошедший сумрак,
венок свивая из вечерних трав. Тревожно, сумно.
Замри, забудь: вдали твои луга, леса и ночи.
Предвестник карчет голосом врага, но между прочим.
В тоскливом ожидании застыл, чтоб в ночь всмотреться,
прислушаться, помчаться на призыв - услышал сердце.
Надвинулся и скрылся. Поворот - и что осталась?
Бесплотный дух высоток и высот. Туман. Туманность.
Иди себе, случайный человек, здесь только камни.
И убраны гранитом русла рек и стел рекламных.
И если есть живое - это ты. Беги, покуда
не стерлись твоего лица черты, широкогрудый,
пока не стал наместником пивных, царьком кофеен,
пока не прикреплен к тебе ярлык большой идеи.
Пока приемлешь копья редактур, указок, знаний,
не требуя, чтоб выбегал авгур для предсказаний.
Без грубых трюков магов шапито, чудес, знамений,
ты просто слышишь, чувствуешь, притом, что без сомнений.
Скрывайся, прячься, дальше уходи, мой собеседник.
Живое сердце бьет в твоей груди из сил последних.
Не в сети
На перегибе карты старой
край безутешный и далёкий -
плетёт свои метёлки Мара,
летают парами сороки.
Для сокрушённого потерей -
приют, отрада, утешенье,
где проигравший все сраженья
стенает от любви ушедшей.
Дождь то припустит, то стихает,
то всхлипывает, то неслышен -
и проливаются стихами
прозрачными страданья пришлых.
Там, на земле глухой, бессильной,
чудовищ полчища оставив,
томишься вечно, словно ссыльный -
измучен, изведён, изранен.
Не прекращаешь ты молитвы,
любовь ушедшую зовёшь.
Глаза твои полуприкрыты
и бесконечно льётся дождь.
Не в сети
Как положено в фильмах приличных - зарево за спиной,
грохот выстрелов, запах пороха, сток бутафорской крови.
Плохо спится героям, укрывшимся за крепостной стеной:
борьба и смерть отступили, грозят спасённым покой и здоровье.
Площадка для агонирующих, алтарь ритуальных жертв -
всё это осталось обрывками отвратительных воспоминаний.
Один герой с бледным лицом чуть дышит - ни жив, не мертв.
Другой герой рассматривает простреленное знамя.
Мимо шагают подушечки для орденов и смешных значков.
Болельщики от искусственности подстёгивают парады.
Бледнолицый поглядывает, а смуглый лежит ничком:
тому, кто со знаменем шёл, ничего да конца его дней не надо.
Здравствуй, загробная жизнь, второе дыхание, райский сад!
Не нужно листовок - и так влекут к себе черноокие девы.
Бледный решил вернуться. - Эй, куда ты? Постой, камрад... -
крикнул ему оставшийся было и побежал следом.
Не в сети
Молодость
Подожди... Невыплаканы глаза.
Не сидишь, от горестей онемев.
Друг сердечный - узел не завязал,
не ушёл, покинув во мгле, во тьме.
Слышишь? Отражение узнаёшь -
но, поверь, не так будет всё потом.
Это он сейчас по милу хорош,
боль не запеклась белым завитком.
Тишина не душит, тоска не ест -
ни постылых уз, ни сожжённых кож.
Голубком, счастливейшей из невест -
кажешься, смеёшься, зовёшь, поёшь.
Бог куриный вынырнул и теперь
прячется, продумывает отход:
знает, что не выдержать, не стерпеть,
знает что удачи не принесёт.
Кажется, что смотришь издалека:
преданность скотов, кружево оков...
Пятнами горящая на щеках
молодость, тебе ли до пустяков?
Завистливый писатель
Что они в нём нашли? Стар, слаб, смиренен, тих.
Размах не тот, значительности - ни во внешности, ни во взгляде.
Что до меня - достоинств, глядите, явственно на двоих;
толпа же ему аплодирует и ликует, как на параде.
Сижу, мечтаю: одумаются они - да и в тот же час
те, что мимо меня пробегали, суетностью объяты,
за головы схватятся с криками: "- Драгоценный, прости ты нас!
Прости, что не замечали, не слышали и не любили когда-то!"
И тут же массой обступят, мигом памятник возведут.
Кинется и к груди прижмёт меня чужая невеста.
Лаврами обовьют, украсят табличкою мой приют -
сидит, мол, творит... Готовая Мекка, то бишь, святое место!
Но, пока я маюсь в глуши, повсюду славят его -
певца-доходягу, что еле дышит, да и живёт за морем.
Странный вкус у людей. А впрочем, известно - скорей всего
проделки тайного центра. Все слышали массу подобных историй!
Истина победит! Книги его спалят, а мои,
которые в будущем я напишу - тиражом миллионным!
Буду плыть в кипящем потоке слепой народной любви!
И вот уже заседаю, руковожу и пишу законы!
А он-то, этот наглец, этот задохлик, куда ведёт?
Одумайтесь! Что за свободу он проповедует в тёмных виршах?
Да он же на вас наживается! Где вы видели тяжкий гнёт?
Какие тоталитарии? Стихоплёт бессовестно врёт!!!
Мой час наступит! Я покажу, кто лучше, добрей и выше!
Не в сети