форум hippy.ru

свобода состоит из самоограничений

Вы не вошли.

#1 2010-03-13 17:20:14

Любава
админ
Откуда Берген
Зарегистрирован: 2006-05-17
Сообщений: 6,029
Сайт

ТРАССА Михаил Зуч

ТРАССА
Михаил Зуч
http://www.arba.ru/sandbox/4193
Было раннее майское утро закатных дней Советской Империи. То ли восемьдесят восьмой, то ли восемьдесят девятый, Сева сейчас и не помнил точно. Он был студентом второго курса филфака МГУ, но жил не в общаге, а в служебной комнате на Спольном переулке, поскольку еще год назад ушел в дворники. Степухи не хватало, да и вообще, хотелось самостоятельности, своего угла, чтоб было, куда зарыться самому или девушку опять же привести. В те времена это была хорошая отдушина для студентов, которыми начальники ЖЭКов затыкали кадровые дыры. В их «дворницкой» жило семь человек в девяти комнатах выселенной коммуналки. Все, как и Сева, студенты разных ВУЗов столицы, за исключением дяди Вовы. Дядя Вова был просто Королем дворников, Витязем метлы и лопаты. Он мел сразу несколько участков, мистическим образом успевая бывать в нескольких местах одновременно, зарабатывал огромные по тем временам деньги и... дальше непонятно, что он с ними делал, поскольку в его убогой комнате не было ни мебели, ни телевизора, ходил он зимой и летом в одном и том же, питался невостребованными котлетами из заводской столовой, где его зазноба трудилась поварихой. Говорил, что у него семь детей от пяти жен, и всем он честно платит алименты. Но, глядя на его хитрую рожу, верилось в это с трудом.

Сева с утра колол лед, или мел листья, потом шел на занятия, а вечером, если требовалось, выходил еще раз убирать. В целом, он уже приноровился, да и участок у него был не самый трудный, так что на работу он тратил не больше двух-трех часов в день, если, конечно, не снегопад или иные напасти.

Как-то раз, уже закончив уборку и собираясь домой, Сева познакомился с парочкой волосатых, что попросили у него закурить. Разговорились. Он и она, парня звали Принцем, девушку Дзен-Вышибала. Сева и раньше сталкивался с   хиппи >, особенно часто в кафе «Турист» на Мясницкой, куда он любил забегать из-за вкуснейшего кофе, сваренного «на песке». Но смотрел на них издалека с некоторой оторопью, смешанной с восхищением, уж очень они выделялись из серой советской действительности своим цветастым тряпьем, длинными волосами и странными украшениями. Еще более странной казалась их речь, замешанная на сленге с обилием англоязычной лексики. Для парня из провинции, коим он и был, это была дикость, но с ярким оттенком потусторонности, нездешности, какой-то яркой параллельной жизни, неведомой ему. Но чтоб подойти поближе, познакомиться, об этом и речи не было. Природная застенчивость или комплекс провинциала, Сева и сам не мог понять. А тут... на ловца и зверь бежит. В общем, он пригласил их почаевничать, благо, что сегодня ко второй паре.

«Чаепитие» затянулось на три месяца. Принц и Дзен-Вышибала прочно обосновались во второй смежной комнате из двух, что занимал Сева. Выгнать их у Севы рука не поднималась, тем более, что через них он действительно соприкоснулся с тем, что впоследствии стали называть контркультурой. Потек ручей стихов, книг, музыки, что имели хождение в узких кругах «системы», как называли себя < хиппи >. Как правило, полуслепые ксерокопии или распечатки на машинке, затертые кассеты, что лишь добавляло им харизмы. Но сквозь них пробивались голоса, неслышимые им прежде. Уильям Берроуз, Керуак, «Гретфул Дед», Костанеда, Генри Торо, «Махабхарата» издательства «Ылым» и многое, многое другое. Плюс посиделки до утра под портвешок или что иное. Попробовал с ними пару раз курить траву, но так и не понял в чем прикол, ощутил только, что время начинает течь иначе и мысль ветвится непредсказуемыми ассоциациями, все ж алкоголь роднее. Так и перезимовали.

Принц был ярко выраженный флегматик-мизантроп, любивший, чтобы все крутилось вокруг него, а  сам он оставался независимым наблюдателем. Впрочем, его мрачноватую ауру с лихвою компенсировал самобытный юмор, коим он пересыпал свои отнюдь не веселые наблюдения за жизнью. Дзен же была бешеный холерик, чья энергия не давала спокойно жить ни ей самой, ни окружающим. Оба они оправдывали свои прозвища. Особенно Дзен-Вышибала. Дзен, потому что была непредсказуема в своих действиях. Вышибала, потому что могла концентрированным словоизвержением снести крышу любому слушателю в течение пяти минут. Даже если не было благодатной аудитории, Дзен могла пузыриться словесами и идеями в автономном режиме, заполняя обьем любого помещения. Севу даже подмывала мысль подсмотреть, что она делает в полном одиночестве, неужто молчит?

Оказалось, нет, в одиночестве Дзен изучала телевизор и писала по свежим следам письма во все телевизионные редакции от программы «Будильник» до «Международной панорамы». Письма она складировала, поскольку купить конверт и марки у нее никогда не доходили руки. Много приятных минут скоротали они зимними вечерами, выхватывая наугад ее послания и катаясь по полу от смеха.

Скромный студенческий быт Севы постепенно обрастал всеми атрибутами хипповского флэта. Зачастили гости. Сева поначалу пробовал робко сопротивляться, а потом, плюнув, пустил все на самотек, стараясь в этом потоке выловить хоть что-то полезное и для себя. Каждый второй приходящий был, несомненно, фрукт, особенно олдовые, прошедшие огонь и воду, ментовки и, за редким исключением, психушки. Некоторые из них надолго врезались в его память.

Как-то раз Дзен притащила неведомо откуда Архивариуса, ходячую легенду, выловив его в короткий промежуток между отсидками в психушке. На нем пробы было ставить негде, такой бывалый пипл. Всю ночь он грузил их стихами собственного производства, из которых Сева запомнил только четверостишье:

Стеклянный стейк стекает слизью,

Грибницы глаз полны слезами.

Канатоходец между жизнью

И смертью поднимает знамя...

«Да я таких виршей могу накропать длиной в Великую Китайскую Стену» - думал про себя Сева. Но природный магнетизм Архивариуса был таков, что слушали все, даже Дзен-Вышибала. Наутро на общей кухне Архивариус жаловался Вышибале:

- Устал, сестра... Устал повелевать... Куда ни приду, все меня слушают и слушают... А что мне им сказать? Хлебами всех не накормил, воду в вино не превратил... Что мне им сказать? А?!

Дзен гладила его слипшийся в тощую косичку хаер и жалела:

- Терпи, брат... Ты их сердцем кормишь... Терпи...

Когда уже легли все спать, Архивариус засобирался. Севе тоже было пора. На участок. Архивариус разделся до трусов и тщательно подбирал свой новый гардероб из чужих вещей. Сева было засопротивлялся, когда он надел его новенький свитер, но Архивариус блаженно улыбнулся: «Чувак, братанский ченьдж, я все свое оставил, на нем пыль дальних странствий и дорог». Сева покосился на засаленные шмотки Архивариуса и вздохнул, благо еще, что севины ботинки ему не подошли и Архивариус ушел в своих разбитых говнодавах.

К концу мая Принц и Дзен засобирались на юга. У Севы же выпала короткая сессия, какие-то зачеты он получил на автомате, а что-то сдал досрочно, поскольку ездил в Тарту, епархию Лотмана, на сьезд пушкинистов в группе преподавателей и студентов Московской лингвистической школы. За вечерним чаем, Принц между делом произнес:

- Мы завтра едем покупаться. Ты как?

- В бассейн «Чайка» что ли? - уточнил Сева, погода явно не располагала к таким действиям.

- В Крым - последовал ответ.

- У вас билеты на руках?

- На хрена билеты, автостопом - ухмыльнулся Принц.

- А-а-а... У меня денег - трешка, я еще зарплату не получил - решил отделаться от темы Сева.

- А на хрена тебе деньги? Ты едешь покупаться или деньги тратить? - не унимался Принц.

- А я не знаю... Я так... Не пробовал еще.

- Вот и попробуешь. Поедешь с нами, все поймешь - подытожил Принц и с хрустом откусил баранку.

Сева минут пятнадцать напряженно думал, оценивая ситуацию: «А фигли, в самом деле, люди едут, а я чего? Слабо, что ли?» Раззадорив таким образом себя, он решительно мотнул головой:

- Едем! Вот только... как участок?

- А дядя Вова зачем? Ему, что твой мести, что еще десять таких же - поставил точку Принц - Завтра в семь утра на трассу. Всё.

Полночи Сева не мог уснуть, волнуясь, как перед вступленьем в пионеры. Рюкзак был собран. По совету Принца, он взял тонкое одеяло-плед, большой кусок полиэтилена, зубную щетку и томик Вознесенского, к которому был неравнодушен еще со школы. Все остальное Принц с отвращением выкинул из его рюкзака:

- Сам еще потом спасибо скажешь, что не навьючен как верблюд. Я вообще еду пустой, Дзен одеяло тащит.

Было раннее майское утро закатных дней Советской Империи, когда они втроем вышли из дома и направились на Курский вокзал. Москва была пуста, изредка накрапывал грибной дождь.

- Хорошая примета - разулыбался Принц.

Выбираться из Москвы на трассу, где можно застопить нормальный дальнобой, было крайне накладно, поэтому пользовались электричками. Но им несказанно повезло, молодой парнишка-проводник, вписал их за трешку, что имел Сева, в поезд «Москва-Курск».

- Днем поторчите в тамбуре, а вечером забирайтесь на третьи полки - напутствовал он их.

Расставшись столь быстро с единственной купюрой, Сева ощутил флюиды неуверенности в завтрашнем дне, но Принц был неумолим:

- Чем быстрее забудешь, тем легче вернется, и вообще... вышел на трассу - не парься, иначе мазу перебьешь.

Поезд был не скорый и тащился почти сутки, тормозя на каждом полустанке. Доев домашние запасы и отоспавшись на жестких полках, столь же ранним утром они сошли в Курске. «Двигаться втроем по трассе коряво, дальнобои редко берут больше двух. Значит, едем дальше по железке, пока катит» - подытожил Принц. И они вписались в электричку до Белгорода. А в Белгороде пересели на электричку до Харькова. Контролеры не донимали. Один лишь раз им пришлось пройти несколько вагонов, уходя от них, а на ближайшей станции перебежать опять в хвост состава. Так и добрались ввечеру до ридны Украины.

Чем была сильна хипповская «система», так это системой вписок. У каждого уважающего себя волосатого была в наличии пухлая записная книжка, где под буквами алфавита зачастую были расписаны даже не фамилии, а города. Ритуал обмена телефонами был неписаным законом, где бы судьба не свела их на просторах нашей Родины. Поэтому, оказавшись, практически в любом крупном городе Советского Союза, волосатый открывал свою записную и начинал обзвон. Если не хватало «своих» номеров, всегда можно было с междугороднего позвонить в Москву и позаимствовать у приятелей еще. Рано или поздно вписка находилась.

В Харькове первым, кто откликнулся, был Саша Символ. Саша не был < хиппи >, он был нормальный тихий сумасшедший. В юности он много занимался дзю-до, каратэ-до и прочими восточными единоборствами, пока не стал истовым христианином. После чего изобрел свою систему православного дзю-до, назвав ее прав-до или каратэ-во-христе - он так и не мог определиться. Суть ее была в том, что борешься не ты, а Господь в тебе, главное войти в нужное состояние через молитву и не мешать ему. Правда, работала она с его слов только в тех случаях, когда ты за дело правое стоишь. Примерно год назад, прочитав случайно в местной молодежной газете «Смена» о том, как люберы гоняют на Арбате < хиппи >, Саша приехал в Москву защищать волосатых, коих он считал за агнцев божьих, что не пашут и не сеют, а живут аки птицы одним днем. Так и ходил по флэтам с тремя толстыми общими тетрадями, где его аккуратным ученическим почерком были расписаны постулаты нового единоборства.  Но «агнцы божьи» проявили полную пассивность в деле изучения его учения, поскольку в большинстве случаев предпочитали спасаться бегством, зато он получил свое погонялово Символ и вошел в анналы хипповской системы.

Саша расстарался на полную катушку. Их ждал шикарный ужин с салом и горилкой, ванна и свежая постель. Отоспавшись, они всей компанией на следующий день отправились на тусу в кафе «Минутка», где кучковались местные хиппы. Уже через полчаса братаний и обмена новостями к ним присоединились две девушки, Ирэн и Скиппи. Ирэн была смешливая хохлушка с налитыми щечками, невысокая и плотно сбитая с густыми, длинными каштановыми волосами. Скиппи - полная ее противоположность. Высокая, поджарая, как русская борзая, с легкой пружинящей походкой, как выяснилось, в прошлом мастер спорта по легкой атлетике. Блондинка с короткой мужской стрижкой. Не красавица, но очень привлекательная. Точеная фигурка, облаченная в джинсы и короткую обрезанную футболку - топиков тогда еще не существовало - из-под которой выглядывал плоский загорелый живот, притягивала взор. Сева, что называется, запал. Остаток дня они бродили по городу, обьедались мороженным и смотрели на местные достопримечательности. Севе особенно запомнился огромный памятник революционерам, называемый в народе «Четверо из Ломбарда», поскольку прямо за ним располагался городской ломбард. У девчонок были деньги и вечером они уже впятером сели в поезд до Джанкоя. Да еще и с авоськой домашних пирожков. Пока все катило и Севе это нравилось.

После пыльного Джанкоя в первый раз вышли на трассу. Выжженная степь обдавала жаром. Они долго стопили на пустынной дороге, держа курс на Черноморское, что на западном побережье Крыма, где у Скиппи подружка проходила практику в одном из Домов отдыха в качестве поварихи. Светила если не вписка, то халявный харч. Ехали на трех машинах и к вечеру, наконец-то добрались до моря. Когда-то в детстве Сева отдыхал с родителями на южном побережьи Крыма, но здесь он был иной. За спиной гладкая до горизонта степь, впереди, после высокого обрыва ровными валами накатывал прибой, почти белесый от песчаной взвеси. И ветер, не встречавший никакой преграды, раздувал рубаху парусом. Обойдя с десяток санаториев, растянувшихся вдоль побережья, они так и не нашли скиппину подругу, поскольку точного адреса не было. Стемнело. Решили ночевать на берегу, и Сева получил от Принца первое задание - пойти в ближайший санаторий и набрать ништяков на ужин. Ништяки могли быть двух видов: коронные, то бишь обьедки, или обычные, то, что осталось лишним. Сева было заартачился, что за фигня, будет он еще побираться чьими-то обьедками, но тут же получил жесткую отповедь от Принца:

- Вышел на трассу, считай, что встал на путь дервиша. Поступая в суфийский орден, человек, какого бы он благородного происхождения не был, неизбежно проходил первую ступень уничижения своей гордыни. Его посылали побираться на мясные ряды ближайшего базара, самые зловонные, кишащие стадами мух над выброшенными потрохами и крысами, жрущими внутренности зарезанных животных. Это был этап стирания старой личности,  вплоть до полной отрешенности к своему бренному «я». Считай, что тебе повезло, тут нет такой экзотики, как старые восточные базары.

Почесав в затылке, Сева нехотя направился к горевшему огнями в отдалении санаторию каких-то донецких металлургов. Но все вышло как нельзя лучше. Пококетничав с молоденькой поварёшкой, Сева получил в руки две буханки хлеба и трехлитровую банку котлет, оставшихся после ужина. Радостный от сознания выполненной миссии, он почти бегом вернулся на пляж. Уже горел костер, и Скиппи достала припасенную с Харькова бутыль неразбавленного спирта. Трапеза плавно перетекла в пирушку. Алкоголь быстро ударил в голову, и они скакали по пустынному пляжу, орали что-то не стихающему ветру, купались голыми в свете пробившейся из-за облаков Луны, пока не утомились и обессилено не свалились у затухающих углей остывшего костра.

Неприкрытая сексуальность Скиппи манила Севу как воронка утекающую в раковине воду. Он попробовал подлезть к ней с пьяными комплиментами, но получил такой профессиональный удар под дых, что с трудом отдышался.

- Не лезь к ней, Сева - пожалела его Ирэн - Она у нас лесбиянка.

- Не лесбиянка, а бисексуалка, - отреагировала Скиппи - А вот московских соплежуев ненавижу с детства.

- Да, я московский только два года - попробовал защититься Сева.

- А наплевать, вот закончишь свое высшее, и будешь цепляться за Москву всеми зубами и локтями, женишься на какой-нибудь корове-москвичке и станешь всю жизнь ей тапочки носить, знаем - Скиппи была неумолима.

Сева замолчал, задумавшись о такой перспективе.

- Злая ты - вставила Ирэн.

- Зато ты у нас добрая, вот и приголубь - Скиппи отвернулась и задымила сигаретой. Принц с Вышибалой беззлобно ржали, оторвавшись от затяжного поцелуя. Ничего другого, как готовится ко сну, не оставалось. Завернувшись в одеяла и тесно прижавшись друг к другу, они вскоре уснули, обдуваемые соленым морским бризом.

На следующий день Скиппи разыскала таки свою подругу в одном из санаториев. Появилась вписка, но только на одного человека. После короткого совещания решено было разделиться. Скиппи остается здесь, а Принц, Дзен-Вышибала, Сева и Ирэн двинут дальше на юг. Увидев в глазах Севы смятение при взгляде на удаляющуюся Скиппи, Принц хлопнул его по плечу:

- Слушай, не цепляйся. Трасса дала, трасса взяла, сколько еще впереди, пошли пока ветер в спину...

И, прихватив рюкзачишки, они снова вышли на дорогу.

Следующая остановка была под Саками, южнее Евпатории. В Евпатории Сева получил первый опыт аска.

- Значит, схема тут простая, - вещал Принц - Стандартная телега, что мы, мол, туристы, отстали от своей группы, автобуса, поезда, самолета, нет денег на билет, помогите, чем сможете... Особенно канает прибалтийский акцент, не знаю почему, но проверенно годами. Могут быть импровизации. А вообще, Евпаторий город хлебный, вокруг полно расслабленных матрасников, гони любую чушь, главное убедительно... Ну все, в расход.

Поодиночке они стали прочесывать толпу. Сева воспринял это как актерский этюд, когда-то в детстве он занимался в драматическом кружке при Доме пионеров. Преодолев первое смущенье, он довольно быстро вошел в роль, появился даже азарт, кто больше наберет. У него получилось три рубля с копейками, когда они встретились через два часа. Выяснилось, что это меньше, чем у остальных. Вне конкуренции была Вышибала, почти пятнадцать рублей. Как бульдог она мертвой хваткой вцеплялась в мужиков, и уже через пять минут, любой был готов отдать ей последний рубль, лишь бы избавиться от этой сумасшедшей. Наевшись от пуза в кафетерии, они под самую завязку затарились дешевым разливным вином. Поэтому концовка дня получилась смазанной. Сева с трудом помнил, как они уже в глухой ночи приехали на дикий пляж километрах в сорока от города.

Рассвет был достоин кисти любого импрессиониста. Пляж по утру оказался белоснежным, поскольку состоял целиком из мелких, выбеленных ветром и солнцем ракушек. Полнейший штиль, ни облачка на небе, кроме золотого диска солнца, встающего над горизонтом. Море соединилось с небом, и глубокий ультрамарин перетекал наверх, переходя в небесную лазурь. И как последний штрих - белый пароход, замерший на рейде. Загляденье. Накупавшись и допив остатки вина, они снова вышли на дорогу.

Принц привез их в заповедник на южный берег Крыма. Точнее, он назывался Государственный заказник, и занимал площадь от Судака до Нового света. Все было серьезно, в те года его охраняли несколько лесничих, поскольку там водились редкие цветы, занесенные в Красную книгу, и росла реликтовая сосна, пережившая времена динозавров. Не то, чтобы стоять там и разводить костры, гулять можно было только с экскурсией. В быту были рассказы про злобного лесничего Гришу, что неоднократно палил солью по самовольно проникающим туристам. Но у Принца была маза. Один из участков охранял бывший < хиппи > из Харькова Вадим, лет пять назад перебравшийся жить в Крым. В свободное время он пас двух коз и читал Идрис Шаха. На почве увлечения суфизмом они и сошлись. Вадим лично проводил их в укромное местечко в окружении скал, невидимое с моря и дороги. Рай, да и только, учитывая полное отсутствие людей. Тут они зависли. Севу вообще Крым впечатлил намного больше, чем Кавказ, где он бывал гораздо чаще. Там было буйство красок, зелени и разнообразной живности. Здесь все было очень строго: камни, можжевельник и низкая, изогнутая ветром сосна с необычайно длинными иголками. Простота и вековая тишина, нарушаемая лишь полуденным стрекотом цикад. Изредка пробежит сухопарый длинноногий ежик, да столь же поджарый заяц шмыгнет среди камней, почти сливаясь с выгоревшей рыжей почвой.

Питались они ништяками из Нового Света, да наворованными ночью фруктами из частных огородов, лишь изредка выбираясь в Судак, чтоб нааскать на дешевые консервы «Капуста з рисом и овощами». Здесь Севу впервые посетило состояние, что он впоследствии стал называть «выходом из плотных слоев атмосферы». Дело было так. Ночью они шли вдвоем с Принцем по горному серпантину на очередной абрикосовый гоп-стоп. Вадим подогрел их местной травой, и хоть Принц считал ее пустышкой, Севу вставило прилично. Разговор зашел о потустороннем, мистике и оккультизме. В какой-то момент Принц остановился и, неотрывно глядя в севины глаза, с нажимом начал говорить:

- Да ты послушай... ТЫ послушай... Я же к ТЕБЕ обращаюсь, а не к Севе Максимовскому... Не к этому кожаному мешку, наполненному костьми, говном и мясом...

- Постой, постой  - опешил Сева  - Я... и есть Сева... Максимовский... Я...

- Да что ты за него вцепился!» - оборвал его Принц - Что ты держишься за свой скафандр?! Сева Максимовский лет через сорок, пятьдесят помрет и превратится в перегной, о котором будут помнить только дети, да и то недолго... А ТЫ? Ты-то тут при чем?!

Севе показалось, что в какое-то мгновенье весь его организм напрягся, от мозга до костей, словно кто-то его выворачивал наизнанку, а он сопротивлялся. Но недолго, потом что-то случилось, что он осознать не мог, словно неслышимый хлопок, и он вылетел из тела... Трава ли тут была виной, влияние ли Принца, как он впоследствии решил, но факт есть факт, Нечто, а точнее, он сам, подобно невидимому шарику висел над головой себя, да нет же Севы, то бишь, себя же... Тут он окончательно запутался, да и не было желанья соображать, состояние легкого полета, эйфории, отстраненности от тела, что продолжает идти куда-то по дороге, целиком поглотило его, не оставляя времени и желания помыслить...

- Ну, проснулся, наконец. Как же с тобой порой бывает трудно - Принц, улыбаясь, шагал рядом.

Сева и забыл про него.

- Слушай, мне кажется, он упадет сейчас - Севе показалось, что оставленное тело вот-вот споткнется о заплетающиеся ноги.

- Кто, Сева? Да брось ты париться о нем. Дай команду, пусть идет по дороге, и не думай, а то опять вернешься - Принц явно наслаждался полученным эффектом.

- А... Что мы будем делать теперь? - не унимался, захваченный полетом и неожиданными ощущениями Сева.

- Да что хочешь. Этих мымриков можем посадить отдохнуть, или отправить дальше по дороге, мы-то сейчас свободны...

- Даааа... - только и мог произнести восхищенный Сева.

Так продолжалось, без малого, часа два, хотя ощущение времени сменилось, оно как будто затормозило свой бег, и, в образовавшейся временной нише, они висели бездумно, о чем-то изредка перекидываясь фразами, почти беззвучно смеясь, понимая друг друга с полужеста, с полуслова, а забытые тела куда-то шли по вымершей ночной дороге под горою Сокол. Потом Сева словно приземлился, и сила тяготения опять пришла в утомленное долгим подьемом тело, заныли мышцы, зачесалось под лопаткой, он оглянулся вокруг, и понял, что он снова Сева, идущий воровать чужие абрикосы.

- Ну вот, помни теперь, кто ты и постарайся чаще вспоминать - резюмировал Принц.

Через неделю Принц вдрызг разругался с Вышибалой и та, в бешенстве похватав манатки, укатила под Фарос. Принц поскучал полдня и решил отправиться в Гурзуф:

- Там Энт с Мадонной и всем выводком обещали быть, зависну с ними.

Стоянка опустела. Сева с Ирэн пробыли еще три дня. Спали вместе и в обнимку, но между ними все было честно. Ирэн сказала, что ждет парня, который второй год сидит на химии под Благовещенском, после того как его приняли в Питере с кораблем травы. По вечерам к ним приходил Вадим с овчаркой Чарой, и они заваривали крепкий чай с можжевеловыми веточками на маленьком примусе, что он же им и дал, и разговаривали, разговаривали, разговаривали... Порою до утра. Обо всем на свете. Так много и душевно, Севе казалось, он никогда не говорил.

Потом Ирэн предложила отправиться под Коктебель, где ежегодно стоял большой палаточный хипповский лагерь. И через день они были уже на новом месте.

Приехали вечером и, минуя сам поселок, выгрузились на большом поле, заросшем по пояс высокой травой. Стояло штук двадцать палаток, в отдалении еще примерно столько же, там обитали КСПэшники, любители походных песен с запахом костра и водки. Хиппов они нашли на небольшой вытоптанной проплешине. Хиппы камлали. Посередине стоял молодой парень, Пряник, как впоследствии узнал Сева, и монотонным голосом зачитывал содержимое последнего пакета «Суп гороховый», перемежая его мантрами. Толпа коленопреклоненно подхватывала:

- Горох сушеный...Ом.... Оммммм!  Копчености... Ом... Омммм!  Укроп сушеный... Ом...  Оммммм!... Зелень... Ом намах Шивайя... Оммммм!.... Соль натриевая, жиры... Ом тат Сат! Омммммм!

- Чё происходит? - поинтересовался Сева у ближайшего незнакомого хиппа.

- Продукты кончились, не вишь, шаманим!

- Аааа... - и Сева с Ирэн влились в ряды, повторяя заклинанья и падая ниц.

- Они идут! - раздался радостный вопль.

Все оглянулись. Из Коктебеля возвращалась группа асковиков с полными сумками еды.

- Ура! - Пряник воздел руки к небу - Ты как всегда благ к нам! Да будет жрач!

Устроились весело, им даже нашлось место в палатке Пряника, поскольку он приехал один. Несколько дней пролетели незаметно, днем они не вылазили из моря, а по вечерам костер, гитара, бубен и ласковый портвейн «Массандра». Но кончилось все неожиданным обломом. В их компанию затесался московский художник Толя, чей-то приятель, мрачный алкоголик лет сорока, сочинявший с похмела философские хокку. Севе запомнилось лишь одно из них:

Завизжала сука под моим ножом.

Боже, что за скука!

Может, спАлим дом?!

В один из вечеров, приняв лишнего на грудь, Толя подался к КСПэшникам решать наболевший женский вопрос, поскольку молоденькие хиппуши его упрямо игнорировали. Через полчаса упирающегося Толю привел огромный КСПэшник, раза в два шире и выше щуплого пиита:

- Заберите Дон Жуана, он нам всю обедню портит, стихи какие-то похабные читает.

Толя, видимо почуяв безопасность и рассчитывая на поддержку, вдруг вывернулся из ручищ походного барда и нанес ему неожиданный удар в нос. Сразу же закапала кровища. Оцепеневший бард, которому лишь через несколько секунд нейроны донесли в мозг информацию о случившемся, не на шутку рассвирепел:

- Да ты, гаденыш, у меня ща землю будешь жрать!

Но между ними уже стоял Вася Астраханский:

- Мужики, да вы чё? Вы чё, мужики?

Остальные молча наблюдали. Впрягаться за Толю ни у кого не было желания. Пока громила-бард неуклюже размахивал руками, юркий Толик, видимо поднаторевший в пьяных бытовых разборках, вынырнул из-под Васи и слету нанес решающий удар по яйцам, а следом контрольный в уже разбитый нос. Сладкоголосый Кинг-Конг был повержен, с жутким воем он рухнул наземь, схватившись за разбитое достоинство.

- Ну, как тебе, солнышко мое, солнышко лесное? Возьмемся за руки? А?! - не унимался Толик, нарезая круг почета вокруг поверженного противника.

Бард, отдышавшись, вдруг сделал резкий рывок на карачках до костра и схватил лежавший на земле топор. Размазывая по лицу кровь и сопли, он медленно поднялся, глядя, не мигая, на Толика. Хиппы потянулись по палаткам, вечер перестал быть томным. Понял это и Толя и шмыганул в ночную темь из освещаемого костром круга. Еще минут двадцать поклонник Окуджавы метался между палатками, заглядывая поочередно в каждую, и требовал отдать ему сучонка. За ним по пятам ходил Вася Астраханский и уговаривал на разные лады, ради Христа, отдать топор. Наконец, утомившись поисками, бард бросил топор и ушел к своим запивать обиду водкой. Толик так до утра и не появился, заночевав в каких-то кустах.

Но если б дело на этом кончилось. К КСПэшникам следом за Толей явилась компания из местных мужиков в подпитии, с благими намерениями попеть песни и поговорить за жизнь. Но разгоряченные водкой и незаслуженным оскорблением интеллигентные мужи наваляли им от души, разбив кому-то голову гитарой. Наутро приехала местная ментовка и, недолго думая, смела хипповский лагерь. КСПэшников не тронула, все-таки законопослушные граждане, пьют водку как нормальные, а не курят всякую дрянь, и ходят в чистых трениках, а не в этих грязных лохмотьях с безумной волоснёй на голове.

Ирэн решила возвращаться в Харьков. Сева было растерялся, не зная, что делать дальше, но к нему неожиданно обратился Пряник:

- Составь компанию, дружище, я еду в Пицунду, у меня там стрелка с Флейтистом через неделю. Ты был в Пицунде?

- Нет.

- Да там, в четвертом ущелье знаешь какой лагерь, ого-го! Не чета этому, палаток триста каждый год.

За время совместного жития Сева присмотрелся к Прянику. Это был веселый, беззаботный парень, лет двадцати двух-трех, уже лысеющий, несмотря на длинный белобрысый хаер, с пивным животиком и добрыми глазами спаниэля. Недолго думая, Сева согласился. К ним тут же на хвоста упали две герлы из Питера, услышав разговор.

- Ой, а возьмите нас, мы тоже хотим в Пицунду, мы тоже хотим... - защебетали они в два голоса.

Пряник смерил их взглядом и улыбнулся:

- Давайте, хоть будет кому аскать.

- Ой, мы будем аскать, мы будем! - еще радостней заголосили девы.

Это был нормальный ченьдж. Девушкам ехать одним по трассе небезопасно, хоть были и такие любительницы, а мужикам, как правило, в лом аскать, да и меньше подают. Компания сформировалась. Севе в напарницы досталась Солярис, высокая вертлявая брюнетка, Прянику Мери, статная блондинка с пышными формами и косой до попы.

Вечером они уже были в Керчи. В полночь отходил последний паром на краснодарский берег, и они, не успев купить билеты, перемахнули через изгородь и запрыгнули на отходящее судно в тот момент, когда уже убрали трап. Матрос, отдающий концы, долго матерился, но потом махнул рукой.

Другой берег встретил неприветливо. Ночная трасса была пуста, лишь изредка их освещали фары проносящихся автомобилей, но никто не тормозил. Прошагав с час, они решили заночевать. Завернулись в одеяла, как индейцы, потом в полиэтилен, потому как утром падала роса, и улеглись в кювете, чтобы проснуться сразу, как поедут дальнобои. В полдень следующего дня они прибыли в Новороссийск. Там Пряника посетила гениальная идея застопить морской круизный лайнер «Тарас Шевченко», гордо возвышавшийся над пристанью. Матрос, дежуривший у трапа в белоснежной отутюженной форме, долго не понять, что надо этим странным персонажам в рваных джинсах с колтунами на голове. А когда до него дошло, казалось, потерял дар речи.

- Мы можем отдыхающим петь частушки - не унимался Пряник - Драить палубу, кидать в топку уголек.

- У нас дизель - только и мог процедить матрос в ответ.

- Хо, у вас «Дизель», а у нас «Монтана» - Пряник с гордостью развернул свой джинсовый зад - Сойдемся.

Матрос яростно замотал головой.

- Ну, мужик, ты отказал внукам лейтенанта Шмита. Мы последние, кто выжил на броненосце «Потемкин». В Судный день тебе это припомнят - Пряник не на шутку рассердился - Пойдемте, братья-сестры, этот пароход утонет, мне было только что видение.

На вокзале они вписались в плацкарту «Москва-Сухуми» и, минуя Сочи, вышли в Гаграх. Тут у Севы случилась авария. По совету Принца он вышел в путь в потрепанных кроссовках, в коих убирал участок, чтобы не убивать новые. Выходя из вагона, он зацепил порожек, и правая подошва с хрустом оторвалась, оставшись болтаться лишь на пятке.

- Фигня, - успокоил Пряник - Многие, ты сам видел, ездят босиком.

- Ну да... Ну как-то... Да, ладно, фиг с ним, в самом деле... - Сева сбросил и вторую.

Денег оставалось семьдесят копеек, и они отправили Солярис с Мери поаскать, а сами взяли три бутылки местного прогорклого пива и уселись в скверике перед вокзалом. Допив пивко, Сева поднялся, чтобы выбросить бутылки в урну. В урне лежали целые кроссовки, лишь слегка потертые. Надо сказать, что во времена Совка, Кавказ процветал, снабжая все рынки Советского Союза от Магадана до Калининграда частными фруктами, гвоздиками, розами и грецкими орехами. Видимо для местных мандариновых королей эти кроссовки были уже западло. Сева примерил, в самый раз, может, лишь чуток великоваты.

- Нет, ты представляешь... Представляешь, прямо в урне... - делился радостью он с Пряником.

- Ну, мы ж на трассе, уж если катит, так во всем - и Пряник постучал себя по лбу, а после по скамейке.

На закате приехали в Пицунду. Выйдя на городской пляж, они оккупировали ближайшую кафешку под открытым небом и заказали графин «Вазисубани» с шашлыком. За соседним столиком сидели два эстонца-хиппи, одинаковые, как «двое из ларца», со шкиперскими бородками и длинными трубками. По-русски они не говорили, или делали вид, что не говорят. Только синхронно поднимали стаканы с односложным тостом: «Салют!» Ну, салют, так салют, так и просалютовали до глубокой ночи, один графин сменял другой, столы обьединились, подвалили киевские волосатые, спустили все, что девчонки насобирали в Гаграх, и с грехом пополам добрались до третьего ущелья километрах в четырех от поселка, если идти вдоль берега.

Только наутро поставили палатку и осмотрелись. Это был караван-сарай, монголо-татарское стойбище. Минимум двести палаток стояло вдоль ущелья, что от берега уходило в горы, поросшие густым лесом и зарослями орешника. Тут были < хиппи >, все те же КСПэшники с гитарами, туристы-дикари, отвязанные панки, дети и бродячие собаки. Не хватало лишь коней с баранами. По вечерам на пляже разжигалось несколько костров, слышалась разноплеменная речь и музыка, дым марихуаны стелился по ветру, и звякали стаканы. Все, что нужно утомленному урбанизмом городскому жителю.

На второй день после прибытия Сева с Пряником засобирались в город прикупить вина. Можно было, конечно, и дальше пить нахаляву, но пора было внести и свою лепту. Пряник стрельнул у знакомых трешку и они отправились в неблизкий путь, предварительно узнав, что и у кого покупать. Идти с Пряником куда-либо было никогда не напряжно. Если не было темы для разговора, то он начинал напевать мантры собственного производства. Самая распространенная у него была походная: «Галя, гуляй! Галя, гуляй! Галя, гуляй...» И так на миллион мелодий и интонационных оттенков. Была боевая на случай внезапного обострения ситуации: «Бонч-Бруевич - красный комиссар!». Была праздничная: «Гагарин в небо улетел!». Была любовная, если Пряник встречал симпатичную герлу: «Пиво, раки, компот, пельмени, дай мне упасть в твои колени!» И еще тысяча на все случаи жизни.

Так незаметно, под «Галя, гуляй!» они добрались до нужной улицы и нужного дома. Там обитал Гиви, пузатый седовласый грузин с носом похожим на перезрелую сливу, казалось, нажми на него и польется «Изабелла». Он проводил их в гигантский сарай, где стояло и лежало с два десятка бочек, от огромных, величиной с одноэтажный дом, до небольших, размером с собачью будку. Началась экскурсия с дегустацией. Вот здесь у него самое хорошее - три рубля за трехлитровку, вот здесь очень хорошее - два рубля, а тут просто хорошее - всего полтора рубля. Знатоки предупреждали, что самое дешевое не брать, мешают черт знает что, то ли гашеную известь, то ли куриный помет, чтоб быстрее шибало, но Прянику с Севой после трех граненых стаканов показалось, что на вкус все одинаковы, ну, может, последнее малость отдает карбидом, но и стоит того. В общем, сьэкономили.

Назад шли довольные, периодически прикладываясь к банке. Потом резкая смена кадра, как при монтаже. Первым очнулся Сева. Они лежали с Пряником на пляжу, где-то примерно посередине пути к ущелью, поскольку рядом был хороший ориентир - одинокая палатка, в которой жили три минских девчонки и паренек, с ними они познакомились, еще когда шли за вином. Рядом же валялась пустая банка. Сева растолкал Пряника:

- Пряник, ты чего-нибудь помнишь?

- Неа... - с трудом ворочая сухим языком, промычал Пряник.

Солнце было в зените. Голова гудела. Выбора не было, надо было возвращаться к Гиви. Купили то же самое на оставшиеся полтора рубля. Опохмелились. И отправились обратно. Кадр номер два: теперь первым проснулся Пряник и разбудил Севу. Все тот же пляж. Полдень. Все та же одинокая палатка, только теперь чуть дальше. Пустая банка.

- Де...Жа... Вю... - все, что мог сказать Сева.

Минские махали им руками, как старые друзья:

- Ну, вы даете, парни, второй день подряд доходите до нас едва живые и рубитесь здесь спать.

Позавтракав с ними, Сева с Пряником под честное слово заняли еще полтора рубля и опять вернулись к Гиви на этот раз с твердым уговором, не опохмеляться.

Когда они под вечер пришли в ущелье, Солярис с Мери набросились на них чуть не с кулаками:

- Да вы охренели, мы тут извелись вконец, думали вас загребли, или еще чего случи

Не в сети

#2 2010-03-13 17:21:45

Любава
админ
Откуда Берген
Зарегистрирован: 2006-05-17
Сообщений: 6,029
Сайт

Re: ТРАССА Михаил Зуч

- Спокойно, бабы! - урезонил их Пряник - Мы принесли чудесного вина, отшибет любую память о нехорошем... Впрочем, о хорошем тоже... Мы уже отпробовали и потому рассказать вам ничего не можем.

В неге и блаженстве прошла неделя. Девчонки исправно ходили на аск, вино текло рекой, в теплом море было уже лень купаться. Как-то вечером Сева с Пряником нежились в прибое. Рядом на волнах плавала баклажка с вайном.

- Я вчера был на почте, - завел разговор Пряник - Флейтист отбил депешу, что сейчас приехать никак не сможет, в лучшем случае через месяц, в начале августа.

- А что так?

- Да у него ж предки собрались на ПМЖ в Израиль, оформляют документы, уж год как тянется, а сейчас вот закрутилось.

- Что, и Флейтист с ними?

- Да он не хочет, ему там светит армия, не откосишь, как у нас. Но и один зависнуть ссыт, стопроцентный маменькин сынок.

- Дилемма - равнодушно проговорил Сева, пытаясь одной ногой поймать фляжку, что норовила уплыть в море.

- Вот я и думаю - размышлял Пряник - А не рвануть ли нам куда еще, опупеем здесь бухать на холостых?

- Я только «за», у меня даже есть вписка в Кутаиси, Малхаз, сокурсник, уже второй год зовет в гости.

- Ну, и решено. Завтра стронемся - подытожил Пряник.

Солнце, подарив последние лучи, утонуло в море.

Наутро неимоверным усилием воли, отодрав себя как липучку на одежде, от обжитого пляжа, они вновь вышли на трассу. Солярис с Мери увязались с ними.

До Кутаиси они добрались одним коротким броском, и уже в полдень нашли дом Малхаза в типичном спальном районе на окраине города. Панельная девятиэтажка. На долгий звонок никто не отвечал. Обескураженные, они вышли на улицу и закурили. Тут же распахнулось окно на первом этаже, и женщина лет сорока пяти поинтересовалась, к кому они приехали.

- Ах, к Сулакидзе... - она, казалось, всерьез расстроилась - Так их же нет никого. Малхаз в Москве задержался. А родители уехали к его бабушке в Гори, у них там дом...

И через секунду:

- Что же вы на улице сидите? Заходите, чайком вас угощу, вы ж с дороги, гостями будете. Переглянувшись, они нерешительно направились в подьезд.

Через пять минут на большом столе стояло, видимо, все, что было в доме: огромный кусок буженины со «слезой», салаты, кинза, зелень, соленья, черемша, грибы, орехи, сыр... Гигантская яичница шкворчала на чугунной сковородке. Венчали этот праздник вкуса две бутылки - коньяка и чачи. Не было только чая.

Так перед ними окончательно распахнулась благословенная земля Грузии. Дальше шло, как по накатанной. На закате они приехали в Тбилиси. Самостоятельно успели лишь добраться от вокзала до проспекта Шота Руставели. И зайти в винный погребок, чтобы впасть в ступор от обилия и разнообразия вин, столь не характерных для остального Совка. Самим купить вина им уже не дали. «Всё, ты наш гость, как ты смеешь обижать нас даже попыткой игнорировать наше гостеприимство!» - стало лейтмотивом всех последующих дней. С авоськами, полными бутылок, в окружении новых друзей, они спустились к берегу Куры и уселись пить на открытой террасе ресторана.

Тбилиси оказался сказочно красивым городом. Высокие скалистые берега Куры прорезали его насквозь, заснеженные  горы окружали долину, в которой он был расположен, улицы, дома и дворы утопали в зелени. Аскетичные, даже суровые в своем минимализме, средневековые каменные церкви дополняли современный городской пейзаж. Но рассмотреть его в подробностях они так и не успели. Их разрывали на части. Выстроилась целая очередь из новых знакомых, в которой разгорались, время от времени, жаркие споры:

- Вах, послушай, как это они сейчас едут к тебе? У меня дядя уже второй день ждет, барана не режет!

- Вах, я первый был, Гога уже столы накрыл, весь двор позвал, вино киснет!

Из одного застолья, они перемещались на другое застолье, засыпали под утро, просыпались уже за накрытым столом, и так без конца и края... Причем ни одного волосатого они так и не встретили. У местной «золотой» молодежи была своя масть: черные просторные штаны или джинсы типа «банан», но почему-то с отутюженными стрелками, мокасины на белый носок, как у Майкла Джексона, белая же рубашка с коротким рукавом и - как атрибуты благосостояния - толстая пачка купюр в нагрудном кармане и золотая фикса во рту.

Из всей этой круговерти Севе запомнилась ночная экскурсия по старому району бывшего Тифлиса, что им устроил Леван, еще один из вновь приобретенных приятелей. Было часа три ночи, но жизнь кипела, утомленные дневной жарой жители, наслаждались краткой ночной прохладой. Чугунные, ажурного литья, старинные фонари освещали стертую брусчатку узких улочек. Двух-трех этажные дома позапрошлых веков терлись друг о дружку балконами, наросшими как малюски на днище корабля, хаотично и непредсказуемо. Бегали дети. Мужики играли в нарды при свете фонарей. Хозяйки судачили на всю улицу, свесившись из окон и балконов, смеясь и переругиваясь.

Они шли, прихлебывая чачу из маленькой фляжки и закусывая еще теплым хачапури. Во всем, что их окружало, внутри них самих была разлита неизъяснимая благодать. Хотелось здесь остаться жить, слиться, стать частью этого сложившегося веками ансамбля из молчаливых гор, страстных застолий, вдохновенных песен, настоящей дружбы, неподдельных улыбок и умудренной старости.

Но по прошествии пяти дней, они с трудом проснулись в незнакомой квартире, не помня, как сюда попали и пришли к выводу, что пить и есть в таком обьеме они более не могут, никаких сил не хватит. Надо ехать дальше. Смотавшись от бдительного ока хозяев под предлогом посещения Главпочтамта, на вокзал, где в камере хранения лежали рюкзаки, они снова оказались на трассе.

В одном из необьятных карманов своей походной джинсовки Пряник обнаружил плотный кулек с травой и комок из смятых трёшек и рублей.

- Кто? Где? Когда?... Ничего не помню... - пожимал он плечами.

В Рустави пришлось сделать незапланированную остановку. У Мери было жуткое несварение, результат прошедших бурных дней. Пока она на автобусной станции сидела в туалете, они опять попали на шумную гулянку в придорожном кафе. Местная районная футбольная команда проиграла два ящика коньяка другой районной команде. И теперь они сообща отмечали это событие.

- Слушай, - шептал Пряник Севе - Они когда-нибудь работают? Они вообще когда-нибудь встают из-за стола?

- Ага... Чтобы пересесть за другой - вторил ему Сева.

Ни пить, ни есть не хотелось, но после ста грамм коньяка, оказалось, что скрытые резервы у организма еще имеются. Через два часа Солярис с оклемавшейся Мери с трудом выдрали их из-за стола под возмущенные возгласы гулявших. Пошатываясь, Пряник с Севой стояли на обочине, пока девчонки стопили.

После Рустави они оказались на развилке. Направо уходила дорога в Армению. Налево - в Азербайджан. Ни там, ни там никто из них не был. Решено было бросать монетку. Выпала решка, стало быть, в Азербайджан.

Ехали они по трассе, как правило, двумя машинами, забивая стрелку в следующем городе либо на вокзале, либо, если не было вокзала, на Главпочтампте, а, если город совсем маленький, то на центральной автобусной станции. В 12, в 15 и в 18 часов. Но с Баку решили по-иному. Пряник вспомнил, что кто-то из волосатых ему рассказывал о Морском вокзале в центре города, на берегу Каспия. Хороший ориентир. Там и забились.

Сева с Солярис ехали всю ночь без вынужденных пересадок, фура шла в Баку. И в двенадцать дня они уже сидели на Морском вокзале. Пряник с Мери появились лишь под вечер. Пряник был пьян и мрачен. Причина была в Мери.

Солярис, что ехала с Севой, была худенькой евреечкой, с едва наметившейся грудью. Когда она убирала волосы под кепку, смахивала на пацаненка. Мери же, хоть и не была писаной красавицей, но для восточного мужчины - сексуальный обморок, потому как блонди и грудь четвертого размера. Во избежание эксцессов, Пряник всем говорил, что она его сестра. И если в Грузии это спасало, то в Азербайджане его тормозили на каждом шагу и, мягко скажем, настойчиво предлагали выкуп. В последнем случае - два вагона портвейна «Агдам», которые подгонят в любое время на Москву-товарную. Пряник стоически отказался, что чуть не привело к драке с поножовщиной. Спас Пряника лишь его вселенский пофигизм.

- Зря мы их с собой потащили, надо было оставить в Пицунде - ворчал он недовольно.

- Сейчас то уж чего... Да и пьяные были всю дорогу - успокаивал его Сева.

После хлебосольной и любвеобильной Грузии, их словно окатил холодный отрезвляющий душ. Атмосфера разительно отличалась. Сумгаит еще не случился, но в воздухе словно висело напряжение. На вьезде в город Сева увидел на блокпосту кроме гаишников, три бронетранспортера внутренних войск. Да и сам город показался им каким-то притихшим, словно приготовившимся к неприятностям. Погода и та изменилась, похолодало, с моря подул липкий промозглый ветер. Так они и просидели весь день на морвокзале, стараясь не выходить в город без нужды. Даже аскать ходили Сева с Пряником поочередно, чтобы не оставлять девчонок без присмотра. Центральный проспект, тянувшийся вдоль кромки моря, был безлюден. Мрачные зиккураты правительственных зданий, копирующие московские высотки, но с восточным привкусом, давили на сознание, одинокие менты прогуливались по разным сторонам проспекта. И почти полное отсутствие людей.

Хмурые, неулыбчивые мужчины с неизменными усами и синевой на бритых щеках, либо молча уходили, не дослушав их телеги, либо так же молча доставали из кармана минимум пятерку или червонец, так что складывалось ощущение, что меньшие купюры у них не водятся. «Однако, жирно» - сказал Пряник, пересчитывая деньги. Набралось где-то около пятидесяти рублей.

- Слушай, Пряник, мы тут пока с Солярис вас ждали... Короче, ты в Азии был?

- Нет, как-то не срасталось, а чего?

- Да тут паром через Каспий в десять вечера, может, махнем, не возвращаться же обратно?

- Хм... - Пряник был озадачен - А куда?

- В Бухару! Голубые минареты, Ходжа Насреддин, древний город... - воодушевился Сева.

- Точняк! - глаза у Пряника впервые за этот вечер загорелись - Пустыня, караваны, шелковый путь... Едем! Вернее, плывем!

Вопрос был решен. Опять появилась цель, что придало настроения. Точно по расписанию причалил к берегу паром. Он им показался «Титаником». Белоснежный, трехпалубный, огромный. Посадка длилась два часа. Сначала в его бездонную утробу загоняли железнодорожные вагоны, потом грузовики, за ним легковушки и лишь затем людей. Они купили себе две каюты-люкс, в них были даже цветные телевизоры «Рубин», прикрученные гигантскими болтами прямо к тумбочке. Паром был новый, строили его чехи, а наши еще не успели разворовать.

Полночи они просидели в диско-баре, где грохотала из динамиков смесь Донны Саммер, «Ирапшен» и «Бони М», мигала светомузыка, и пьяные джигиты танцевали пьяную лезгинку, пока не перепробовали все доступные коктейли. Денег было завались.

Потом вышли на палубу и долго смотрели на море с высоты пятиэтажного дома. Потеплело, ветер стих. Спать не хотелось вовсе. Забрав из душных кают одеяла, они по служебному трапу забрались на четвертую, уже не прогулочную, а рабочую палубу. Она была пуста, лишь радиоантенны и две трубы, каждая размером с небольшой приусадебный дом. Там и расположились. Пряник достал тбилисский подарок и заколотил. Трава оказалась злющая. После первого же косяка, все просто рухнули, не в силах говорить. В первые минуты Севе казалось, что его сознание разорвало как промокашку на мелкие клочки и унесло вместе с тяжелым дымом, валившим из трубы. Ни одна мысль не склеивалась с другой, как дикие мустанги скакали они в разные стороны бешенным галопом. Севу замутило, виной тому был, скорее всего, алкоголь, усугубивший ситуацию. Еще секунда и вырвет, решил он. Но свежий морской воздух, пропитанный солями, помог восстановиться. Малость попустило. Зашевелились и остальные. Пряник сел, опершись спиною о трубу. Труба, как и сама палуба чуть заметно подрагивала, передавая им энергию огромного судна, вспарывающего темно-зеленую, бутылочного цвета гладь воды. Когда неожиданно над их головами взревел гудок, их оглушило, почудилось, что палуба накренилась, и они сейчас взлетят и понесутся, набирая скорость к звездам. «Гагарин в небо полетел! Гагарин в небо полетел! Гагарин...» - затянул тут же Пряник. Но потом остановился и почему-то переключился на Махамантру: «Харе Кришна! Харе Кришна! Кришна, Кришна! Харе, харе! Харе Рама! Харе Рама! Рама, Рама! Харе, харе!» Голос его обрел силу, так что Сева невольно стал подпевать и отбивать ритм руками. Солярис с Мери распустили хаера и, плавно изгибаясь, пустились в пляс. На ногах Солярис были браслеты с побрякушками, и местами это напоминало индийские танцы. Потоки теплого воздуха, перекатываясь через палубу, развевали их длинные волосы, и они шевелились словно змеи Медузы Горгоны в ореоле лунного света. Сева смотрел как зачарованный, буквально открыв рот и бросив подпевать. А Пряник все крутил и крутил Махамантру. В эту секунду Сева вдруг понял всю глубинную сущность травы. Она уносит все шлаки, накопившиеся в мозгу, все стереотипы и наслоения, даруя утонченность и свежесть восприятия. Миллион смыслов, миллион оттенков, запахов, цветов и вкусов обрушились на него со всех сторон и он плыл по их волнам, но ныряя в бездну, то воспаряя ввысь. Девчонки, взявшись за руки и упершись босыми ногами в палубу, бешено кружились. Пряник, зашелся в пении, ускоряя темп и используя колени вместо тамтамов. Так продолжалось вечность, показалось Севе. В голове его уже звучал хорал, как будто голос Пряника расслоился на множество обертонов. Он закрыл глаза и мгновенно перед его внутренним взором встала фантастическая картина, тысячи и тысячи мужчин и женщин в белом с обритыми головами пели Махамантру, гремевшую раскатами, и Сева был один из них. Вся его сущность резонировала с эти невиданным хором, и картина была столь материальна и осязаема, что Сева в испуге вновь открыл глаза...

Пряник резко оборвал пение на высокой ноте. Девчонки, выдохшись и счастливо закатившись смехом, упали на расстеленные одеяла. Через минуту все стихли и уставились на небо, которое окончательно освободилось от облаков. В его антрацитовой черноте лучились звезды и бешено светила полная Луна, налившись желтым цветом. Севе вдруг захотелось побыть одному. Он встал и перешел на дальний конец палубы. И долго там сидел, свесив ноги. Вереницы образов проходили сквозь него. Одни задерживались и прорастали, другие лишь едва касались сознания. Больше всего его внимание притягивала сама Луна, дрожавшая в потоках воздуха. Казалось, она дышит, и в такт с ней дышит маслянистая поверхность моря, и расплавленным серебром течет по ней лунная дорога. И чем дольше он всматривался в Луну, тем больше понимал, что это круглая дыра в Иное, вход в Потустороннее, прореха в бархатной обертке мнимой правды. А образы все шли и шли, как бесконечный караван, груженый дарами подсознания, вопросами, ответами, загадками и мудреными шарадами...

Разбудил их под утро все тот же оглушительный гудок. Паром медленно входил в акваторию красноводского порта. От воды поднималась испарина, и солнце, едва проклюнувшееся над горизонтом, казалось в этой дымке косматым непроваренным желтком. Они лежали, сплетясь телами и укрывшись одеялами, на палубе.

Азия накрыла сразу, как только они сошли на берег. Маленькая площадь, заплеванная шелухой от семечек, чайхана, запахи чего-то жаренного и ароматного, тетки в мужских пиджаках, надетых поверх пестрых национальных платьев кислотных расцветок и в столь же жизнерадостных шароварах, мужики в тюбетейках и кирзовых сапогах, незнакомый говор. Колориту добавляла национальная эстрада, несущаяся из хриплых динамиков. И над всем этим ослепительно синее небо, без единого облачка.

Красноводск оказался маленьким городишком, вернее даже, поселком городского типа, зажатым между морем и необьятным песчаным карьером. Трасса начиналась сразу от порта. Протопав с полчаса, они вышли на окраину и принялись стопить. И вот тут случилась засада. Впереди было почти девятьсот километров до Ашхабада практически без населенных пунктов, и машин на ней не было. Только те, что прибыли с паромом. Местные «камазы», все как один, сворачивали в карьер. А пока они шли, фуры и легковухи с парома проскочили мимо. Пряник с Мери успели поймать буквально последний дальнобой. А Сева с Солярис зависли. Прошло уже часа два, а они все еще понуро сидели на обочине. Идти под палящими лучами, набравшего силу солнца, не хотелось, да и куда? Местные сказали, что теперь надо ждать вечернего парома. Горячий суховей нес мелкую песчаную взвесь, издалека казалось, что весь город тонет в ржавых смерчах пыли. Запорошило глаза, запершило в носу и горле. Они обмотали головы футболками и стали думать, ждать ли здесь непонятно чего, возвращаться ли обратно в порт до нового парома... Как вдруг из облачка пыли вынырнул тупорылый «ПАЗик» и резво понесся в их сторону. Сева уже готовился броситься ему под колеса, но он сам остановился, не доезжая до них. За рулем был русский парень, лет двадцати пяти.

- О! А я вас еще на пароме приметил - обратился он к ним - Что, так никто и не взял?

- Неа... На тебя вся надежда - Сева развел руками по сторонам - Трасса-то пустая...

- Да, знаю, знаю... - парень почесал затылок - Да только, где ж мне вас... У меня в кабине-то один с трудом, а кузов не для перевозки...

Но Солярис смотрела на него таким умоляющим взором, что он махнул рукой:

- Да хрен с ним, залезайте... Ща, только бочку там получше привяжу...

Сева с Солярис, все еще не верящие в счастливое спасение, бодренько похватали рюкзаки и полезли через борт. В кузове стояла большая железная бочка, валялись какие-то металлоконструкции, рейки и прочий хлам. Водила разгреб им середину и раскатал промасленный матрас.

- Супер, это же СВ! - возликовал Сева.

- Стучите в кабину, если чо... Серега меня звать.

- Спасибо, Сергей - Сева с чувством пожал ему руку.

И потекли медленные однообразные километры. Латанный-перелатанный брезентовый верх был весь в прорехах, и солнечные лучи блуждали по всему кузову, высвечивая столбики золотистой пыли. Солярис с Севой откинули полог и смотрели по сторонам. Везде доминировали оттенки красного. Красная спекшаяся глина, на фоне которой особенно контрастно выделялись белые блуждающие барханы, красно-бардовые горы с острыми зубцами на горизонте, даже изредка пасущиеся верблюды со связанными передними ногами казались красно-коричневыми. «Коммунистический пейзаж» - констатировал Сева.

С собой у них был батон белого хлеба и две бутылки кефира, купленные в Красноводске. Перекусив, они улеглись на матрасе и постепенно погрузились в дрему. Хлопал от встречного ветра брезент, мелодично позвякивали железяки, Солярис мирно посапывала на плече Севы, а сам Сева бездумно лежал с закрытыми глазами. Сон не шел. В душе его, подобна кусочкам льда в стакане с водой, сталкивались осколки воспоминаний последних дней, всплывали редкие мысли и тут же таяли, он ощущал пустоту, но не ту, что гнетет и пугает, а ту, что подобно пустоте воздушного шара, наполняет и несет над землей. Он словно бы парил, и чувство умиротворенности с собой и обстоятельствами не покидало его.

Трасса была прямой как стрела и «Пазик» выжимал все свои сто, лишь иногда тормозя, чтобы обьехать путешествующий бархан, выбравшийся на дорогу. Ни одного селения, лишь время от времени ответвлялись от основной дороги грунтовки и указатели сообщали о наличии человеческого жилья. После нескольких часов езды на одну из таких грунтовок они и свернули, чтобы заправиться водой. Прогрохотав километров пять по раздолбанной колее, остановились на площади маленького поселка. С десяток одноэтажных домов, посеченных временем и ветром, вросли в землю. Почта, сельпо и колонка артезианской скважины. Ни деревца, ни травы. Вокруг, насколько хватало глаз, песок и мелкого помола серая пыль, следы на которой напоминали отпечатки первых астронавтов на Луне.

Не в сети

#3 2010-03-13 17:22:27

Любава
админ
Откуда Берген
Зарегистрирован: 2006-05-17
Сообщений: 6,029
Сайт

Re: ТРАССА Михаил Зуч

- Слушай, странное дело, чувствую себя персонажем сокуровского «Затмения», посмотри кругом, ни людей, ни зверей, ничего... только пыль, песок и солнце - поделился он с Солярис.

- Да уж... скудоумная местность - подхватила она.

Сергей, залив радиатор и две канистры, ушел в сельпо. Они курили. Неожиданно с другого конца поселка на площадь вьехал грузовик-водовозка и остановился рядом, у колонки. Из кабины вылез шофер, а следом за ним Достоевский. Севе показалось, что он уже ничему не удивляется, настолько была спокойна его реакция. Достоевский был олдовый волосатый, он сталкивался с ним на Гоголях, а пару раз Вышибала приводила его к Севе на флэт. Привет-привет. Достоевский был в новеньком синем чапане и с неизменной охотничьей кожаной сумкой на плече. Сева мог поручиться, что в сумке у него граненый стакан, зубная щетка и томик «Бесов», он так и по Москве всегда ходил, за что и получил свое прозвище. Неизвестно, правда, прочел ли он хоть раз «Бесов», но заглядывать наугад по случаю, чтоб получить ответ на любой вопрос, он любил.

- Вы чего, куда? - сощурился Достоевский.

- Да мы в Бухару. А ты?

- А я в археологической партии, наших там человек двадцать землеройками, один я при кухне. Роем древнее городище. Прикинь, у нас мешок травы, спирта - бочка, правда, уже початая, кругом на сто километров никого, пустыня и один начальник, сам не дурак выпить и покурить. Полный улёт. Поехали к нам.

- Да не... мы не одни, у нас в Бухаре стрелка.

- Понятно. А то смотрите...На вот тебе - Достоевский достал из-за пазухи маленькую черепашку с пацификом, нарисованным на панцире желтой краской - Там этих тварей, как тараканов. Мы их разрисовываем и отпускаем. Они, падлы, триста лет живут, прикинь, нас уже никого не будет, а они все ползать будут. Черепашье пацифистское движение... Медленно, но верно... Пис форева...

По красным глазам Сева понял, что Достоевского несет:

- Да нет, куда ее с собой. Чем кормить, как везти? Оставь здесь.

Достоевский убрал черепашку обратно за пазуху. Вернулся Сергей.

- Ну, все, братка, пока, привет там всем.

- Ага, а вы Бухаре передавайте - и Достоевский поднял хипповское двуперстие «Victory», неизменный ритуал при встрече и расставании.

Снова потянулись километры. До Ашхабада было еще далеко. День клонился к закату. Севу наконец-то сморило, и он уснул. Растолкала его Солярис. «Севка, смотри!» - сказала она так, словно случилось нечто экстраординарное. Он откинул полог и... охренел. Солнце вплотную опустилось к горизонту в мягкую перину перистых облаков. Пески вспыхнули и потекли горячей огненной рекой, дрожа, вслед за ним. Еще секунда и облака загорелись следом, словно подожженные этой лавой. Границы между небом и землей не стало, ни шва, ни склейки, один сплошной огненный поток, уходящий в небеса. От перелива цветов и буйства красок слепило глаза. Они закатали полог и сидели как в кинотеатре, онемевшие и восхищенные. Зрелище было грандиозно. И чем дольше ты смотрел на него, тем больше погружался в разворачивающуюся картину. Это были марсианские хроники, потому как открывшаяся перспектива более всего походила на кадры из фантастического фильма. Огненно-красная пустыня переходила в огненно-красные горы, рожденные облаками, с глубокими черными ущельями теней и ослепительно желтыми пиками на фоне лилово-оранжевого неба, что дальним задником висело за горизонтом. Ни до, ни после в своей жизни Сева не видел такого заката. Невозможно было оторваться, невозможно было не восхититься, и невозможно было описать. Хотелось пить и пить эту радость глазами, впитывая до мельчайших подробностей. Но длилось это зрелище не более пятнадцати минут. Потом угол наклона лучей сменился и, в той же последовательности, погасли сначала пески, потом облака сменили свой окрас, и небо стало небом, а пустыня снова пустыней, лишь алые всполохи гуляли по ним, пока солнце окончательно не скрылось за горизонтом.

Они долго молчали, потрясенные увиденным.

- Слов нет... - наконец произнесла Солярис - Может, будет неуместным, но я сейчас подумала, что любой голливудским мастер спецэффектов будет жалок по сравнению с тем, что сотворила природа за несколько минут.

- А я вот вспомнил, что раньше, читая, например, Гюго, недоумевал, как можно потратить десять страниц текста на описание какой-нибудь бури или шторма в море. А сейчас подумал, что для ТАКОГО целой книги не жалко - вторил ей Сева.

И долго еще переживали это событие, перебивая друг друга:

- Нет, а ты там видела?.. Там просто как каналы, как пересохшие русла рек... Нет, ну Марс и Марс, даже летать не надо!..

- Я это запомню навсегда, только ради одного этого стоило плыть и ехать сюда - блаженно улыбалась Солярис, разметав руки и косы по грязному матрасу...

Ашхабад они проехали ночью, не останавливаясь, навылет. Сева спросоня так ничего и не разглядел, высунувшись пару раз наружу, тем более, что город был как-то слабо и отрывочно освещен. Темные провалы улиц и сонные пятиэтаги - вот все, что у него осталось в памяти. Серега ехал в Мары, но по дороге спешил попасть к своей любовнице, и под утро они остановились на окраине какого-то села.

- В дом вас не зову - извинялся он - Там мать ее, брат с семьей, места нет совсем.

Но зато вынес полбутылки водки и целую кастрюлю жаренной рыбы. Солярис с Севой впервые за эти сутки наелись до отвала и, осоловевшие, уснули в кузове.

После Мары они пересели на «ЗИЛок», просто он был первым, кто остановился. Шофер, молодой мужик, лет тридцати, смуглый, с белозубой улыбкой, представился Сафой, что, видимо, было сокращенное от Сафар. Разговорились. В те года, попутки, и особенно дальнобои с большой охотой брали автостопщиков. Позади и впереди сотни, а то и тысячи километров пути. С напарником, если он был, все уже миллион раз обговорено, а тут свежие люди. Главное было не тупить и поддерживать разговор, а также иметь в запасе десяток-другой проверенных анекдотов. Это был взаимовыгодный бартер.

Сафа ехал в Бухару, и это была удача. Единственное, что угнетало - жара. Пекло немилосердно. До этого трасса лишь краем задевала Каракумы, но отрезок Мары-Чарджоу шел на север и непосредственно вторгался в царство песков и чахлых саксаулов. Справа и слева от трассы росли горбы барханов. В тесной нагретой кабине стало невыносимо душно, открытые окна не спасали, любое движение воздуха обжигало, а не освежало. Особенно придавило на переправе через Амурдарью.  Паром был старенький и маломестный, с десяток машин он медленно тащил через мутные воды туда и обратно. Образовалась пробка. Они уже стояли битый час, как Сева вдруг почувствовал, что Солярис обмякла и плавно сьезжает по его плечу. Он повернулся. На Солярис не было лица, вернее, была серая маска, даже загар куда-то исчез, в уголках губ застыла синева.

- Эээээ... Солярис, ты чего? - он не на шутку заволновался.

- Я... Я... сердечница... - Солярис говорила с трудом и через паузы - С детства... еще...

Глаза ее стали закатываться, и она стала заваливаться набок.

- Солярис! Ирка! Что ж ты, дура... где твои таблетки?! У тебя ж... Ты ж... должна... - Сева почти орал, ударяя ее по щекам.

Шофер тоже перепугался, не понимая, что происходит. Солярис вновь открыла глаза:

- Я... их... в Пицунде еще... потеряла....

И снова замолчала. Сева растерялся, испуг так сжал его сердце, что на секунду показалось, что он сам сейчас упадет в обморок. Он беспомощно оглядывался по сторонам, поддерживая одной рукой голову Солярис.

- Валидол! Глицерин! Не знаю, что... От сердца! - кричал он водителю.

Аптечки у того не оказалось, и Сафа побежал по другим машинам, стоящим в очереди.

- Солярис, миленькая, ты только не умирай, да... Ты только не умирай, миленькая... - Сева тараторил на автомате, поглаживая ее голову и лицо, лихорадочно соображая, что делать.

Солярис не отвечала. Сафа метался между машинами, видимо сердечного ни у кого не было.

- Я сейчас, Ирочка... Я сейчас... - Сева положил ее на сиденье и тоже выскочил из кабины на помощь Сафе.

Внезапно он увидел грязного босоного мальчугана лет девяти, что таскал между машинами бидон на перевязи, едва ли не в половину своего роста.

- Что там у тебя? - подбежал к нему Сева.

- Кумыс, стакан десять копеек.

Сева заглянул в бидон, среди желтой маслянистой жидкости плавали куски льда.

- Холодный?

- Зубы ломит - ответил паренек.

- Иди за мной. Быстрее! - Сева потащил его по проходу к «ЗИЛу».

Первый стакан он вливал в Солярис, держа одной рукой ее голову и насильно открывая стаканом непослушный рот. Долго, медленно, по капле, пока она не начала более-менее глотать. Потом второй без передышки, так же. Мальчуган терпеливо стоял рядом. Третий Солярис пила уже более осознанно, открыв глаза. От четвертого отказалась, мотнув головой. Минут через десять отступила синева с губ. Еще минут через пять порозовели щеки. Прибежал вспотевший Сафар с валидолом и нитроглицерином. Солярис положила под язык валидол. Сева курил, едва не роняя сигарету дрожащими руками.

- Что ж ты, дуреха... Куда ж ты в Азию поперлась, раз сердечница... - беззлобно ругал он ее, когда через полчаса пришел паром и они плыли по Амурдарье.

Руки его все еще подрагивали. Солярис, обнявши, положила голову ему на плечо и одной рукой гладила его волосы:

- Напугала тебя... Извини...

Слезы капали с ее носа ему на футболку.

Остальной путь до Бухары прошел без эксцессов. Потянулись арыки, виноградники, хлопковые поля, редкие рощицы, как-то посвежело. Сафар снова повеселел и без умолку рассказывал, как он живет. В Бухаре у него первая жена. В горном ауле, откуда он родом - вторая. Он еще молодой, может и третью с четвертой успеет завести. Машина совхозная, но он ее уже у директора совхоза негласно выкупил и теперь работает на себя. Все здорово складывается. «Где тут Советская власть, спрашивается?» - думал про себя Сева. Привез он их сразу к себе домой, в трехкомнатную квартиру. Обстановка была интересной. Никакой мебели, за исключением нескольких низких столиков. Ковры и тюки с вещами, разложенные по углам и за ширмой. Ели, пили, спали и жили на полу. Одна из комнат была для женщин и детей, и входить туда запрещалось.

Пока Солярис с Севой принимали душ, женщины готовили ужин, а Сафар созывал гостей. Через три часа мужчины уселись за накрытый на полу стол в гостиной. Солярис была единственным исключением, как гостья. Остальные женщины прислуживали. Посреди стола возвышалась гора дымящегося плова с бараниной и курагой, лежали стопкой толстые лепешки, отдельно сухофрукты, мед и дыни. Сафар, как хозяин, разломил хлеб, и трапеза началась. Ели руками, вытирая их об специальные полотенца. Ели долго, сосредоточенно и почти без разговоров. Спиртного не было. Потом подали зеленый чай, сладкую выпечку и орехи. До полуночи неспешно текла беседа. Но какая-то осторожная, как показалось Севе. Как Москва? Да ничего, по-разному. У нас тоже неплохо. Вот, собственно, и все содержание. Иногда они переходили на свой язык и тогда Сева с Солярис просто хлопали глазами.

Утром Сафар уехал в аул. На прощание сказал, что они могут гостить сколько душе угодно, жену он предупредил, сам вернется недели через две. На том и распрощались. Сева с Солярис пошли в город, надо было искать Пряника с Мери. Ничего древнего и исторического они вокруг не находили. Севины ожидания, навеянные книгами и фильмами, пока никак не оправдывались. Вокруг стояли в массе своей обычные пятиэтажки, запыленные и словно слепые оттого, что все окна были заклеены светоотражающей пленкой. Местные сказали, что старый город в центре, идти минут двадцать. Но они решили отложить поход до прибытия остальных. Вокзала в городе не было, километрах в тридцати от Бухары была станция, она и выполняла его функции, потому как ветка до города не доходила. Центрального почтамта тоже не существовало. Зато на окраине был Автовокзал. Там и решили ждать ребят.

Напротив Автовокзала располагался «Парк имени 50-летия ВЛКСМ». От нечего делать, зашли оглядеться. И нос к носу столкнулись с двумя волосатыми. Радости не было предела. Сэм и Джеймс, оба из Москвы, жили здесь уже неделю. Прямо в парке. В центре его находился небольшой рукотворный пруд. По одну сторону пруда был бар-дискотека. По другую - чайхана, тоже под открытым небом. Там были посажены молодые платаны, и под каждым стоял деревянный достархан. На одном из них Сэм с Джеймсом и расположились. Днем гоняли зеленый чай из маленьких керамических чайников, а ночью спали. Во время затяжной сиесты лежали как крокодилы в пруду, положив головы на песок. Плавать не было никакого смысла, пруд прогревался, как кастрюля с парным молоком.

Прошло два дня. Сева и Солярис исправно ходили три раза в день на стрелку. Пряника с Мери не было. Они уже начали волноваться. Хотя мало ли что на трассе бывает, могли где-нибудь и зависнуть. Днем они проводили время в парке в компании новых друзей, а ночевать возвращались в квартиру Сафы. На третий день Сева подумал, что неплохо было бы смотаться для очистки совести на железнодорожную станцию, а вдруг Пряник с Мери там. Тем паче подвернулась оказия. У Джеймса с Сэмом уже завелись приятели из местных, один из них, молодой парнишка шестнадцати лет, ехал на станцию на тяжелом «Урале» с коляской по каким-то свои делам. Сева запрыгнул в коляску, и они понеслись, поднимая столбы пыли настолько, насколько позволяла разбитая дорога. Едва он ступил на перрон, как увидел Пряника.

- Ну, ёпэрэсэтэ! - выдохнул Пряник перегаром - Мы уже вторые сутки здесь чалимся! А вы где?

- А мы вас на автовокзале ждем, чего вы в город-то не заехали? - удивился Сева.

- Нас дальнобой прямо сюда привез, к вокзалу, как мы и просили, я вчера в город мотался, но ни про какой автовокзал не слышал - радостный Пряник махал рукой Мери, сидевшей на лавке.

- Ну, хорошо, что хорошо кончается, поехали.

Оседлав вчетвером «Урал», они столь же лихо вернулись обратно.

Теперь все в сборе. Все хорошо. Настроение бодрое. Решили последнюю ночь переночевать у Сафы, все равно за вещами возвращаться, а потом перебраться в парк, благо свободных достарханов хватало.

Ночью Сева проснулся от толчка в бок. Хотел уже что-то сказать, но Пряник закрыл ему рот рукой. Тьма в комнате была непроглядная, все из-за тех светоотражающих пленок на стеклах. Они с Пряником спали на полу. Солярис с Мери в другом конце комнаты на диване. Постепенно до сознания Севы донеслись звуки, раздающиеся с дивана. Девчонки трахались. И, видимо, трахались уже давно, так как с трудом сдерживали стоны. Характерные мокрые причмокивания и скрипы дополняли картину. Сева почему-то не испытал ни вожделения, ни желания присоединиться. Скорее, ему было неловко, как будто он вторгся в чужую интимную сферу. Он отвернулся к стене и лежал, боясь шелохнуться, чувствуя, как в темноте горят его уши. Так продолжалось довольно долго, пока звуки с дивана не прекратились и девчонки не успокоились. Только потом он заснул.

- Лесбиянки нам что ли попались? - спросил его наутро Пряник - Ты к своей подкатывал?

- Да нет, у меня к ней отношение как к сестре, скорее даже, как к младшему брату... А ты к Мери?

- Попробовал разок, но она так холодно отреагировала, что я расслабился и больше уже не парился. Наверное, всё же лесбиянки...

- Да, какая разница... - Сева поморщился - Мне вчера даже стыдно стало, на хрена ты меня разбудил?

- А мне почему-то страсть как смешно, я все боялся, что заржу в самый неподходящий момент и обломаю им всю мазу. Они сопели как две енотихи, или как две ежихи, отчего и проснулся - Пряник и вправду заржал.

В полдень они простились с гостеприимной, молчаливой хозяйкой и перебрались в парк, обосновавшись на соседнем с Сэмом и Джеймсом деревянном помосте. И потекли ровные гладкие дни в Бухаре. Днем они дремали в тени платана на достархане, или лежали в пруду, а ночью, когда спадала жара, начиналась активная туса. Черноусый чайханщик не возражал против их пребывания, поскольку днем они в огромном количестве заказывали чайнички с зеленым чаем по пять копеек, а ночью невольно сторожили его хозяйство из огромной газовой печи под навесом и несгораемого шкафа с продуктами. Жизнь в Бухаре стоила двадцать копеек. Точнее сказать, ровно столько стоила большая толстая лепеха, которой хватало на четверых. Дыни и арбузы в любом количестве бесплатно откатывали им пацанята, торговавшие на уличных развалах, для которых они были такой же экзотикой, как для Севы и Пряника Бухара. А большего днем и не требовалось. Необычайно сухой и жаркий климат притуплял аппетит. Спасал лишь горячий чай, что они прогоняли сквозь себя литрами. Отьедались по ночам. Соорудив из толстой проволоки отмычку для газового вентиля, они на дне огромного котла, в котором поутру чайханщик готовил обжигающе острый лагман, варили рис или гречку, что Сэм с Джеймсом привезли еще с Москвы.

Постепенно из общения с местным населением, вырисовались некоторые особенности. Первая была в том, что стоило произнести «Москва», как их тут же начинали бесхитростно вычислять за КГБшников. Даже познакомившись поближе, даже будучи у кого-нибудь дома в гостях, тема эта нет-нет да всплывала в разговорах.

- Да ты посмотри на нас! - недоумевал Сева - Ты где-нибудь видел ТАКИХ КГБшников, в рваных джинсах, в самопальных бисерных украшениях, вот с такими волосами, да еще и живущих в парке?!

- Да... Да... Да... - кивая головой, соглашался Болотбек или Мубарек, но через паузу, с хитринкой в глазах - А может, нынче, вас ТАК готовят...

- Ага - сокрушался вконец Сева - Чтобы вычислить, не спишь ли ты со своей козой...

А причина была в том, что уже гремели громкие хлопковые дела о приписках и коррупции, в Узбекистане работала следственная бригада из Москвы, которую возглавляли, ставшие впоследствии нарицательными Гдлян и Иванов. Складывалось впечатление, что вся Азия сидела на измене.

Второй особенностью был безмазовый аск. Стоило подкатить к кому-нибудь на улице с телегой, как тут же начинался оживленный диалог, вопрос сыпался за вопросом: «А кто такие, а что за группа, а куда ехали, а сколько вас было, а как зовут твоих родителей и так далее...» Итог был, как правило, всегда один - хорошо поговорили, а денег шиш.

- Ох, уж мне эта азиатская хитринка - сетовал Пряник.

Спасало то, что обходились они минимумом.

Третье, что их поразило, почти неприкрытый легалайз. Курили, казалось, все, что касается мужиков. У всех она была, с собой ли, дома ли, и шифровались только перед ними, и то до поры, пока не покурили вместе.

- Какая нахер Голландия! - вещал Сэм - Ты посмотри вокруг, я вчера в центре встретил бабая вот с такой седою бородой и воооот с таким чилимом. Курил, как у себя в горах...

- А кто ему что скажет, - подхватывал Джеймс - Если он курил еще до прихода Советской власти, да и потом, у них тут уваженье к старым, аба, любого мента бы закопали, если что. Я уж молчу про этот кафе-шоп на воздухе...

Кафе-шопом они называли овраг, вплотную примыкавший к парку. После того, как они более-менее сошлись с местными, им показали это место. Это было НЕЧТО для московских обитателей флэтов, зашуганых стремаками и конспирацией. В большом овраге, по дну которого протекал ручей, каждый вечер собиралось человек сто, если не более народа. Разбившись на возрастные группы, от пацанов до убеленных сединами аксакалов, они сидели кучками на корточках и курили. Плотный кумар поднимался над оврагом, слышались возгласы и смех, бормотание ручья перекрывала речь, текущая от круга к кругу. Это был клуб под открытым небом. Хотя само понятие клуб тогда существовали лишь в виде «Дом Культуры».

Причем чуйка и прочая «дичка» здесь не канала. У каждой уважающей себя семьи, была заветная делянка, где на протяжении многих поколений возделывалась и обрабатывалась своя посадка. Результат этой кропотливой селекционной работы назывался «культурка». Вот тут Голландия действительно отдыхала. Никакая гидра не могла сравниться с тонкой настройкой местной конопли.

В общем, было от чего расслабиться. Даже в старый город они попали лишь через неделю пребывания в Бухаре. И обломались. Выяснилось, все, что пощадило время и люди - это бывший Медресе с минаретом у входа, ставший музеем и старый постоялый двор, где и снимались многие сцены незабвенного черно-белого фильма про Ходжу Насреддина. Да еще в ста метрах, развалившийся как гнилой зуб, фрагмент крепостной стены 6-го века до нашей эры. Всё.

- Это вам надо в Самарканд - советовали Сэм и Джеймс - Вот там действительно есть ощущение от «Сказок тысячи и одной ночи», а здесь осталось только имя - Бухара...

Прошло две недели. Бухара пригрела их. Жизнь была отлажена как часы. У них завязались теплые отношения с некоторыми из новых знакомых. Особенно близко они сошлись с Саламбеком, который откликался на русское имя Слава или на Сало. Это был великовозрастный детина, ростом под два метра, с пудовыми кулачищами, коротким черным ежиком на голове и узкими щелочками, в которых почти терялись глаза. Но с кротким и добрым нравом. Жил он в частном доме по соседству с парком. По вечерам они ходили к нему в гости, но чаще он навещал их. Приносил всякие домашние вкусности, сладкую выпечку, навроде пахлавы, с медом и орехами. Ну, и, конечно, траву. Засиживались за разговорами до утра. Иногда спорили, особенно Сэм с Джеймсом.

Сэм и Джеймс, надо сказать, представляли из себя довольно комичную пару, как Пат и Паташон, или Штепсель и Торопунька, более близкие советскому обывателю. Сэм был высок, худ, с длинным, вытянутым лицом и жидкими прямыми волосами блондина до плеч. Джеймс - полная противоположность: невысокий, толстый, с копной черных кудрей, прядями выцветшими на солнце. Выросли они в одном доме, в одном подьезде, и были «не разлей вода», хотя имели прямо противоположные точки зрения почти на все вопросы. Вот и сейчас, в который раз, сцепились на уже заезженную тему.

- Валить надо из Совка, ва-лить... - яростно утверждал Джеймс - Не важно куда, главное, куда подальше... В Америку лучше, конечно, а здесь ничего не светит...

- Угу - саркастически подхватывал Сэм - А там тебе светит... Маяк свободы... Везде чмырье, капитализм, социализм, какая разница?

- Огромная - не сдавался Джеймс - Там хотя бы участковый не будет приходить раз в месяц с вопросом, где я работаю.

- Ты там, как миленький, работать будешь, без всяких участковых, почтальоном или таксистом... Ты посмотри, еще раз говорю, капитализм, социализм, феодализм - всего лишь маски, каждый живет так, как на роду написано, то же и народы... Вот здесь, в Азии, социализм? Да те же баи, ханы в обкомах и райкомах, хлопковые рабы и многоженство...

- Слушай, точняк, у меня самого такие мысли родились, пока ехали - заговорил Сева - А Кавказ, как были коммерсанты, так и сейчас бахча-вокзал-базар... Азия... Точно, точно...

- Ну, а я о чем?! Социализм лишь штукатурка из решений Сьездов и «Морального кодекса строителя коммунизма», да и то уже местами осыпавшаяся, из-под которой выступает голая реальность. Народы живут, как жили, и ничто их не изменит, все минёт, все быльём порастет, любые построения, а это останется...

- Ну, а прибалты? - вставил Пряник.

- А чего прибалты?» - переспросил Сэм - Всю дорогу морду кривят, они, мол, тут не с нами, сами по себе, огрызок Европы... Посмотри на их «колхозы», это ж почти частная собственность, как были хуторяне, так и живут, как на хуторе... Грузины тоже, в Абхазии сады частные по несколько гектаров под мандарины, это у нас в России шесть соток дают...

- Во-во, я еще думал - опять встрял Пряник - 1/6-ая суши, а дают по шесть соток, что за прикол, кто тот генеральный агроном, что решил, что шесть соток - это в самый раз, а больше - уже капитализм?

- Известно, кто у нас тут Генеральный... - Джеймс опять обратился к Сэму - Ну и чего ты сказать-то хотел?

- А то. Что все преходяще, как у Соломона: «И это пройдет». А суть останется. Человеком надо быть, а говном без разницы где, хоть в Совке, хоть в Америке... Формы собственности, формы социума, накипь... Человек не меняется. Где родился, там и сгодился. А заморочек везде хватает...

- А русские? - спросил Сева.

- А чего русские? - опять переспросил Сэм - Как бухали всю историю, да воевали, так и сейчас бухают, и воюют... Чего изменилось?

- Нет... ну, не только... чего-то строим, север осваиваем, в космос летаем... - засопротивлялся Сева.

- Вот только политинформации не надо! - отрезал Сэм - Еще бы мы не строили, тут в нашем климате не похиппуешь...

- А я думаю... - задумчиво произнес Пряник - Что русские все это замутили, сварганили... Это ж надо, чтоб столько народов под одной крышей уже не первое столетие жили, переплелись корнями, ветвями, и в результате мы сейчас сидим здесь, в Бухаре, как дома, и разговариваем... А ты что, Сало, скажешь?

- А чего сказать? - выдохнул Саламбек струю дыма и сощурился - Меня лично все устраивает. Не знаю, как там в прошлом жили... Не знаю, как в будущем... А сейчас хорошо. Дом, работа есть. Трава есть. Бараны в колхозной отаре мои есть. Жениться скоро буду, отец калым собрал. Вот вы курите сейчас мою траву. Вам хорошо. И мне хорошо, что вам хорошо. Может, приеду когда-нибудь в Москву, встретимся, опять курить будем. И будет нам опять хорошо...

- Вот слова истинного дзен-буддиста! - воспрял Сэм - Жить надо сегодняшним и настоящим, фигня это все, что лучше там, где нас нет.

- Где бы был этот буддист при усатом? - не унимался Джеймс - И ты, Сэм, со своими воззрениями? Согнали тут под одну крышу и прессуют, сварганили они...

Последнее уже относилось к Прянику.

- Усатый, между прочим, был грузин, и мочили всех без разбору, кто тут больше виноват? - ответил Сэм - Ничего, пережили же. И все возвращается на круги своя... Пятьдесят, сто лет, для истории это не срок. Надо смотреть сквозь тысячелетия...

- И чего видать сквозь твои тысячелетия? - ехидно улыбнулся Джеймс.

- Что все перемелется, мука будет... - Сэм помолчал - А Америка любимая твоя, сама по колено в крови стоит. Сколько там миллионов индейцев замочили? Нормально так, расчистили площадку под фундамент.

- Мочили тех, кто воевал, остальным дали земли и живи, как хочешь - не сдавался Джеймс.

- Это ты про резервации? - Сэм аж покраснел от возмущения - Жили себе люди, трубку мира курили, тут понаехал всякий сброд со Старого Света, вырезали всех поголовно, а тех, кто уцелел, в пустыню, не живи, а выживай, как хочешь! Наслаждайся дарами цивилизации!!!

Сэма понесло:

- Может, и нам по их примеру надо было чукчей, да вот славкиных сородичей повырезать? Чтоб жизнью наслаждаться не мешали?..  Давай, езжай, ждут тебя там... Как ты, кстати, ехать собрался? Пешком, через финскую границу? Или, как Стас Ботаник, через Памир в Гималаи?

Джеймс помолчал, насупившись:

- У отца блат в Москонцерте, устроюсь кем-нибудь, хоть костюмером в ансамбль «Березка», дождусь загранки и свалю...

- Чтоб отца твоего с работы выгнали и из партии поперли? - вставила вдруг, молчавшая все это время, Мери - Или чтобы он с инфарктом слег?

Джеймс наморщил лоб и задумался. Потом вдруг улыбнулся:

- Пока я выездным стану, он уже на пенсии будет... Да и куда я свалю без Сэма, кто мне мозги компостировать будет... Со скуки ведь подохну...

- Вооот! Первые умные слова за весь вечер - рассмеялся Сэм, передавая пятку.

- А мне вот кажется - заговорил Сева - Что все меняется. И общество, и люди... Я вот по приколу ходил на лекции к одному египтологу, с детства меня Древний Египет привлекал, как только первые картинки с пирамидами увидел. Так он считает, что внешне, да, руки, ноги, голова... А вот психика у них совсем иной была, другими критериями люди жили и мыслили... Это мы мельтешим, меряем все двумя тысячелетиями, худо-бедно описанными в книгах, и тех людей по себе... А надо, как ты, Сэм, говоришь, сквозь призму тысячелетий смотреть... Человечество значительно древнее и сегодня оно изменилось, а завтра еще больше измениться, и, может, людям будущего все наши беды и проблемы будут столь же непонятны и недоступны, как нам египетские...

- Точно! И наша возьмет! - храбро вступила Солярис.

Сэм снисходительно посмотрел на нее:

- Девочка моя, ты еще скажи «вся власть цветам», «измени себя и изменишь мир», «нот вар, мэйк лав»...

- А что, не так?

Не в сети

#4 2010-03-13 17:23:10

Любава
админ
Откуда Берген
Зарегистрирован: 2006-05-17
Сообщений: 6,029
Сайт

Re: ТРАССА Михаил Зуч

- Все это просрано, моя дорогая хиппушечка, просрано еще в шестидесятых. Поколение битников и волосатых, одело пиджачки и прекрасно вписалось в офисы и конторы на Уолл-стрите, во всяком случае, те, кто не передохли от передоза... Из хиппи получились отличные яппи. И нас это ждет, помяните мои слова...

- А чего ты тогда хиппуешь? - запальчиво спросила Солярис.

Сэм еще раз посмотрел на нее:

- Да просто... максимально удобная форма самосохранения, чтобы подольше оставаться НАСТОЯЩИМ... А там, как пойдут семья, да дети... Еще успею надеть социальную личину, хоть будет что по вспоминать...

Пришли Мери с Пряником, неся на широкой доске кружки с дымящимся чаем, который они заваривали на дне того же огромного котла, в котором делали кашу и макароны. Потому как ни отмывай, а чай всегда выходил немного по-алтайски, с жирком.

- Чайковский, господа - оповестил всех Пряник - Хорош париться по-серьёзке... Джеймс, ты бы лучше спел...

Джеймс был фанатом «Black Sabbath», к тому же он, кроме английской спецшколы, закончил музыкальную по классу баяна и прекрасно играл на гитаре. «Ща, горло промочу» - довольно улыбнулся Джеймс. Упрашивать его было не надо, делал он это мастерски, и сам тащился от производимого эффекта. Отхлебнул чая и вытащил из рюкзака маленькие походные бонги. Откашлялся.

- Итак, уважаемые слушатели - пародировал он голосом советской радиопостановки - Вашему вниманию предлагается композиция «Sweet Leaf», что в переводе означает «Сладкий Листочек», из альбома «MASTER OF REALITY», 1971 года издания...

И он снова закашлялся, подражая кашлю гитариста Тони Йомми, только что закончившего курить марихуану из водяного кальяна, что и было началом песни на одноименном треке...

Планов никаких Сева и Пряник не строили, жизнь в Бухаре катила своим чередом. Единственное, что они сделали осознанно, так это в два голоса уговорили Солярис, отбить телеграмму домой, чтобы выслали денег на билеты для девчонок. Нааскать не удавалось, а Солярис, хоть и купила нужные таблетки, все же чувствовала себя порою неважнецки из-за стоявшей жары. Родители ее, питерские художники-реставраторы, сами в прошлом битники и стиляги, относились к ее путешествиям спокойно, но, получив известие из Бухары, заволновались и немедленно прислали денег со строгим наказом возвращаться. Все-таки ей было восемнадцать. Пряник с Севой посадили их на поезд до Москвы. Девчонки на прощание всплакнули, а они, едва отошел состав, вприпрыжку побежали на автобус до города. Ответственность, что незримо лежала на их плечах, улетучилась, и, им казалось, вот сейчас-то они вволю поживут.

Но жизнь распорядилась по-иному. Все время, что они жили в парке, к ним приходил как по расписанию, раз в три дня, местный участковый. По сравнению с наглыми московскими ментами, он был сама вежливость. Маленький, тщедушный, даже погоны выпирали над его щуплыми плечами. С одним и тем же вопросом, когда они уедут, а то непорядок, понимаешь, люди живут на его участке непонятно какие и зачем. И каждый раз они гнали ему пургу про то, что вот-вот, скоро, совсем уже, а может даже завтра, они получат деньги переводом, и вот уже совсем-совсем, а может даже завтра, купят билеты и поедут... В конце концов он пригрозил им, что настучит в местный КГБ, на что они заржали в голос, не сдержавшись:

- Да мы сами КГБ, только московский, не знаешь что ли? Ага, спроси у местных, подтвердят...

Лейтенант, ушел, махнув раздосадовано рукой. А на следующий день после того, как они проводили Солярис с Мери, Сева возвращался с тростникового поля, что вплотную примыкало к границе парка. Там они обустроили себе туалет. Уже стемнело, и он не сразу различил, кто в темноте несется на него. Оказалось, это Пряник. Одной рукой он прижимал к телу дыню, второй - Севин рюкзак.

- Бежим! - крикнул ему на ходу Пряник и кинул рюкзак.

Сева, ничего не понимая, понесся рядом. Потом увидел Сэма и Джеймса, тоже бегущих параллельным курсом.

- Чего случилось? - спросил он на ходу, когда они уже внедрились в тростники.

- При... ехали... два... хмыря... - запыхавшись, отвечал Пряник, продолжая бежать - На... черной... «Волге»... с ксивами... в костюмах... КГБ... мы... слиняли...

- Охренеть! -искренне удивился Сева, когда они, наконец, остановились - Что им надо-то от нас?

- Ты меня спрашиваешь?... Наверно, участковый по ушам проехал... Паспорта стали требовать... Главное, у нас синхронно получилось, не сговариваясь, мы с Сэмом переглянулись, за рюкзаки взялись, типа, щас достанем и ломанулись... Один еще бежал за нами, правда, недолго, упитанные такие, суки... - Пряник нервно рассмеялся, переводя дух.

Через минуту к ним присоединились Сэм и Джеймс, тоже тяжело дышавшие.

- Во дела... - только и мог произнести Джеймс.

- Спалили флэт, заразы - злился Сэм.

- Ерунда какая-то! - возмущался Пряник - Ну, менты понятно... А чтоб КГБшники... Первый раз меня так винтят.

- Да не винтилово это - огляделся Сэм - Пришел сигнал к ним, надо же отреагировать, хотя бы и формально... Если б винтили, вряд ли бы они ехали на «Волге» по центральной аллее, да всего вдвоем...

- А Пряник у нас хозяйственный, - вдруг рассмеялся Джеймс - Главное, дыню успел спасти!

- Да, я не соображал ничего, на автомате - улыбнулся в ответ Пряник - Схватил, потому что под рукой была. Это еще нам свезло, что рюкзаки были не распакованы, хрен бы мы слиняли...

Он радостно подкинул дыню вверх, поймал и поцеловал:

- Ура мне! Ужина-то не предвидится...

Углубившись еще метров на триста в безбрежное поле тростника - Сева так и не понял, что за посадка, сахарный, не сахарный - они вытоптали полянку метра три в диаметре и, расстелив одеяла, уселись кругом. Тростник был высотой почти в человеческий рост, с твердыми, похожими на жесть листьями. Сева пару раз порезался, пока они пробирались сквозь него. Под порывами теплого ветра он даже колыхался с каким-то сухим металлическим звуком. Было как-то жутковато.

- Прямо, «Дети Кукурузы» - поежился Джеймс.

- Типун тебе на язык - обрезал его Сэм - Надо дунуть, да поправиться, до сих пор сердце стучит.

Дунули, но лучше не стало. Ночь обступила их. Казалось, шорохи и звуки роятся вокруг них, как мотыльки у ночного фонаря. Мерещились даже голоса. Ночь была безлунная, и лицо, сидящего напротив, проступало лишь серым размытым пятном из сгустившейся тьмы. Гнетущее молчание нарушил Сэм:

- Давайте хоть поговорим....

- А может, стихи почитаем, всё как-то развеет - предложил Сева.

- Угу. Сейчас только стихи осталось почитать. Желательно Бодлера... Для настроения... - сьязвил Джеймс.

- А что, это мысль - поддержал вдруг Севу Сэм - Чо просто так воздух сотрясать... Сам и начну.

Оказалось, что Сэм большой ценитель поэзии Серебряного века. Начал он с Бальмонта. Потом прочел из Белого. И по мере того, как он читал, а читал он, надо признать, хорошо и чувственно, ночные страхи, спровоцированные столь внезапной переменой места дислокации, понемногу отошли на задний план. Закончил Блоком. Севу неожиданно приятно кольнул последний стих, с которым у него были связаны свои переживания. Это был «Сусальный ангел»:

На разукрашенную елку

И на играющих детей

Сусальный ангел смотрит в щелку

Закрытых наглухо дверей.

А няня топит печку в детской,

Огонь горит, трещит светло...

Но ангел тает. Он - немецкий.

Ему не больно и тепло.

Сначала тают крылья крошки,

Головка падает назад,

Сломались сахарные ножки

И в сладкой лужице лежат...

Потом и лужица засохла.

Хозяйка ищет - нет его...

А няня старая оглохла,

Ворчит, не помнит ничего...

Ломайтесь, тайте и умрите,

Созданья хрупкие мечты,

Под ярким пламенем событий,

Под гул житейской суеты!

Так! Погибайте! Что в вас толку?

Пускай лишь раз, былым дыша,

О вас поплачет втихомолку

Шалунья девочка - душа...

Это, в общем-то, бесхитростное, но по-детски трогательное стихотворение, когда-то вонзилось Севе в самое сердце, когда он, будучи семиклассником, вдруг открыл его наугад, не по школьной программе, с чего и началось его самостоятельное путешествие в Поэзию.

Сэм перевел взгляд на Джеймса.

- А что я? - встрепенулся Джеймс - Я только одно и знаю наизусть, но считаю его гениальным. И он прочел:

Крылышкуя золотописьмом

Тоньчайших жил,

Кузнечик в кузов пуза уложил

Прибрежных много тайн и вер...

«Пинь, пинь, пинь!» - тарарахнул зинзивер.

О, лебедиво!

О, озари!

- Вот - и замолчал.

- Хлебников. Неплохой выбор - отозвался Сева - Немногие сегодня знают Председателя Земного Шара...

Сева же прочел им несколько коротышек-четверостиший из любимого им Вознесенского.

- А ты часом сам не пишешь? - поинтересовался Сэм.

- С чего ты взял?

- Ну, как... Всякий уважающий себя филолог строчит «под себя», в стол, насколько мне известно.

Сева замялся:

- Угадал. Но читать не буду. Сыро это все... Хотя... Во!  Прочту самое первое, в восьмом классе написал:

Души влюбляются.

А люди нет.

Души встречаются.

А люди ждут.

Ждут того, что не было.

Ждут того, что будет.

Будто в ожидании

скрывается чудо.

Вчера моя душа

Бегала одна

К твоей на свиданье...

А были холода,

И тело, как всегда,

Лежало на диване...»

Помолчали. Продолжил Пряник:

- Я однажды тоже стих написал.

- Давай - подбодрил Сэм.

На мгновение лицо Пряника осветилось вспыхнувшим огоньком сигареты:

Я рафинад любви,

Не растворенный в Боге...

- Это всё?

- Всё.

- Красиво. А еще?

- Больше не писал. Подумал, лучше и больше уже не скажу...

На этом поэтический вечер закончился. Решили спать. Но Сева долго еще лежал с открытыми глазами, закинув руки за голову, и глядя на небо, которое так плотно было усыпано звездами, как «Орден Победы» бриллиантами. Они были не льдистыми и холодными точками, а разноцветными пучками с бахромой лучей, как на полотнах Ван Гога. Он лежал и думал: «Господи, как хорошо, что я это сделал... Что я вышел на трассу... Даже не потому, что все это увидел, а просто, как пелена с глаз спала... Ведь, если задуматься, раньше, любая поездка, это уже заранее геморрой, планирование, сборы, чемоданы, доставание билетов, поезда, вокзалы, пересадки, за которыми теряется сам смысл ДОРОГИ, а по приезде на место, уже мысли об обратном столь же непростом пути, стояние в очередях... Когда так просто можно выйти спозаранку, без рубля в кармане, налегке и уехать к черту на кулички, на другой конец страны, и быть свободным как ветер, ни к чему не привязанным, никому не обязанным... Какое счастье, что все это со мной случилось...» На этой блаженной ноте он и уснул.

Едва рассвело, как они вышли на трассу. И разьехались в разные стороны. Сэм и Джеймс отправились на Иссык-Куль. Пряник старою дорогой решил возвращаться в Пицунду, на стрелку с Флейтистом. А Сева, подумав с полчаса, направился в Ташкент, где, теоретически мог быть его сокурсник Мишка Гронасс.

До Ташкента он добрался меньше, чем за сутки. Была мысль, посетить Самарканд, но ему попался дальнобой, что шел прямиком до Ташкента, с веселым водилой по имени Валера, так что он не решил не отклоняться.

Оставшись один, Сева ожидал, что будет дискомфортно поначалу, возможно, даже страшновато. Но неожиданно для самого себя, он к концу пути вдруг погрузился в состояние безбрежного покоя и свободы. Он слился с трассой. И это чувство распирало его, наполняя душу словно парус, и гнало вперед. Ему хотелось ехать дальше, дальше и еще быстрее, глотая километры, расстояния, пространство, города... Он вдруг понял, в чем смысл трассы. Это полная отрешенность и смирение, когда готов принять все, что даст тебе дорога. Есть, что придется, спать, где придется, встречаться с теми, с кем придется. Ничего не ждать, ни на что не надеяться... И вот тогда, ты полностью свободен, ты открыт всему и вся, и любая встреча - дар, любой поворот - открытие, любое направление - удача...

Это было новое. Нельзя сказать, что он никогда не переживал нечто подобное, но это был настолько сильный концентрат, что он вытеснил из сознания все остальное. Сева упивался этим состоянием. И ехал в тряской кабине с блаженною улыбкой на устах. К тому же с Валерой они попали в унисон, смеялись и болтали, горланили песни и травили байки без конца.

Не так уж много осталось в памяти о том отрезке, настолько он был поглощен случившимся в его душе переворотом. Но отдельные фрагменты стали угольками, которые вспыхивали жаром, стоило ему через много лет обратиться к ним и воскресить. Такой момент случился, когда они остановились ночевать в небольшом «кармане» посреди дороги, на стоянке дальнобоев.

Там  притулились еще три фуры. Вокруг была полупустыня, полустепь. Луна лишь нарождалась, и тьма стояла непроглядная, казалась тугая и упругая на ощупь, стоило сойти из освещаемого фарами пространства. Валера колдовал вокруг импровизированного стола. Мироточила ароматом взрезанная дыня, шипела и брызгала маслом замаринованная баранина на маленькой сковороде, раскаленной факелом паяльной лампы-керосинки, помидоры «бычье сердце» лопались по швам от перезрева, лук щекотал ноздри едким запахом...

Сева отошел отлить и словно провалился в темный и глухой колодец. Лишь через несколько минут глаза привыкли, и он различил призрачные силуэты кустарника и контур недалекого холма. Прислушался. В сладком уже остывающем воздухе жили звуки ночи, попискивали мыши, кто-то копошился возле его ног, что-то шуршало, возилось, замирая лишь на время, когда раздавался свист ночных охотников, скорее всего, сов.

Закурил, хотел уже идти назад, и вдруг остолбенел. «Я ЭТО знаю! - стучало пульсом в голове: «Это все МОЁ! Я знаю эту НОЧЬ! Я знаю эти ЗВУКИ! Я знаю эти ЗАПАХИ! Это... Это... Всё МОЁ!... Я был кочевником! Наверно, в прошлой жизни... Это точно... Я... Я...» И задохнулся от переизбытка чувств, ворвавшихся в него. Показалось, даже волосы на голове зашевелились. Так и стоял минут пятнадцать, глядя из темноты на «Камазы», уткнувшиеся мордами друг в друга и ставшие в это мгновение такими чужеродными его переживаниям, пока Валера не позвал его. А потом молчал весь ужин, оглушенный мистическим открытием...

К Ташкенту подьехали на рассвете. Валера за несколько километров от города уходил в сторону. Тепло попрощавшись, Сева остался на пустой дороге. Было часов семь утра, и трасса еще не проснулась. Он уже подумывал, а не завернуться ли в полиэтиленовый кокон, и не поспать часок-другой в кювете, как, почти неслышно шурша шинами, подкатила раздолбанная черная «Волга» в шашечках. Водитель, совсем молоденький парнишка, открыл дверцу:

- Куда тебе?

- Да у меня денег нет  - ответил Сева, не очень-то рассчитывая на услугу.

- Да пофиг. Я смену сдал, возил тут одного... Так куда?

- Не знаю. Лучше в центр.

- Давай...

Сева плюхнулся на переднее сиденье, вспомнив слова Пряника, что если уж катит, так во всем. Он ехал, разглядывая просыпающийся город. В советские года Ташкент был городом-легендой. В конце пятидесятых страшное землетрясение практически сравняло его с землей. Отстраивали его всем Союзом. Сева еще помнил рассказы дяди, что по комсомольской путевке приехал его восстанавливать. Ужасающих последствий он не застал, вокруг была гигантская стройка, палаточные лагеря, романтика первопроходцев. Севе город показался чистым, светлым и просторным. Много домов и административных зданий, облицованных белым камнем. Малое количество людей, неспешно заполняющих проспекты. Как-то в нем легко дышалось.

Из междугородки он позвонил в Москву и взял адрес Гронасса у общей их знакомой. Она его обрадовала известием, что Мишка с месяц, как уехал на родину. Значит, все в порядке, вписка есть, к тому же Мишка был забавный парень и очень неплохой поэт. Сева настроился на радостную встречу.

Дверь открыла маленькая сухонькая старушка, с пергаментной кожей в глубоких складках и пучком седых волос на голове. Даже не дослушав, кто он, она безбоязненно пустила его внутрь.

- А Мишенька уехал с родителями в Болгарию, на Золотые Пески. Да. Отдыхать. Я его бабушка, Софья Моисеевна. Располагайтесь, раз Вы его друг - подслеповато щурясь, произнесла она.

- Меня зовут Сева. Сева Максимовский. Я его сокурсник. Миша не рассказывал?

- Может, и рассказывал, да я не помню. Что же мы в дверях, Вы проходите, проходите. Я Вас в мишенькиной комнате и поселю. Вы надолго?

- Не знаю. Думал, день-другой, город посмотреть... Я же проездом.

- Вот и хорошо. А то я одна, хоть будет с кем поговорить - и она, шаркая тапочками, повела его вглубь квартиры.

На душе у Севы как-то сразу потеплело. Бабушка окружила его ненавязчивой заботой и уютом с первых же минут. Пока Сева принимал ванну, смывая с себя трассу серым грязевым селем, она накрыла стол. И потекла неспешная беседа. Румяный Сева, хрустя поджаренными хлебцами, слушал ее рассказы о былом. Сами они родом из-под Могилева. В войну эвакуация забросила в Ташкент. Да здесь и прижились. Дом их на родине был уничтожен бомбами, из родственников мало кто выжил, а тут хорошая работа, папа Миши преподает в Университете, теплый климат, фрукты круглый год, вот, кстати, и компот попробуй, Миша очень любит... Так они и зажили, душа в душу.

Пятикомнатная профессорская квартира была до отказа забита книгами. Стеллажи росли от пола до потолка, опоясывая всю жилплощадь. В большом чулане хранилось то, что уже не в силах были выдержать нагруженные полки. И Сева с головой погрузился в чтение, как в запой. Засыпал и просыпался с раскрытой книгой. Магия золотых, тисненных корешков поглотила его. А уж когда он наткнулся на недостижимую мечту всех одержимых фантастикой совков - 25-ти томную «Антологию современной фантастики» - до этого виденную им лишь в разрозненном виде, то и вовсе потерял счет времени. Он окунался в Азимова, смаковал Шекли и наслаждался любимым Бредбери. Особенно его потряс отнюдь не фантастический рассказ Рэя про первую юношескую любовь по имени Кларисса, казалось сотканный из любовных флюидов, весеннего воздуха и первозданной романтики. Такого он от классика не ожидал.

Спал он на балконе, на скрипучей раскладушке, отказавшись от душной комнаты. Балкон был весь увит диким виноградом, и солнечные лучи, с трудом пробившись сквозь хитросплетенье листьев и молодых побегов, мозаикой ложились на кафельном полу. Ночью, когда дом постепенно затихал, он, отложив книгу, крутил самокруточку из бухарской травки и долго смотрел на звезды, раздвинув заросли, переживая заново, только что прочитанное, и уносясь в неведомые дали, грезы о чужих мирах и жизнях.

Так прошла неделя. Можно сказать, проскользнула, как угорь между рук. В город он почти не выходил, погруженный в безостановочное чтение. Лишь иногда по просьбе бабушки он спускался в продуктовый за хлебом, сметаной и молоком. Ташкент был залит солнцем. Солнечные лучи были столь материальны, что ему казалось, что на его плечах и обнаженных участках тела лежит растопленное сливочное масло. Хватал ртом сухой воздух, пропитанный ароматом плодоносящих дерев, и бежал обратно в дом, где его ждал очередной рассказ или закрученная повесть.

Бабушка как по расписанию пионерского лагеря кормила его завтраком, обедом, полдником и поздним ужином. Поначалу ему было даже неловко, но потом он с ее слов понял, что, привыкшая за всеми ухаживать, она мается от собственной ненужности, когда дом пуст. После обеда они каждый день проводили два часа за разговорами. Вернее, Сева больше слушал ее рассказы о родственниках, уже ушедших или живых, о ее детстве, взрослении детей, а теперь уже и внуков с правнуками, и обо всем, что прихотливо всплывало в ее памяти, когда она перебирала свои долгие года. Это не было простой данью уважения с его стороны. Он слушал ее, и в его душе вставала острая жалость по тому времени, когда он, будучи моложе, был невнимателен к рассказам своей бабушки, ушедшей из жизни тремя годами ранее. Где теперь почерпнуть и сохранить наполненные правдой и нюансами эпохи, детали жизни его предков и многочисленной родни, что волею судьбы разбросало по разным городам и весям. Где?.. На этом месте в душе зияет пустота, с годами все более и более заметная и ощутимая, как воронка посреди засеянного поля...

Но все же по прошествии недели, он подумал, что пора и честь знать. И вновь накинул рюкзак на плечи. Бабушка, не смотря на все его отмазки, вручила ему пять рублей на «карманные расходы». И Сева снова встал на трассу.

Ехать он решил во Фрунзе. Там жил Влад, с которым они тесно сошлись на подготовительных курсах абитуры в Универе. Влад не прошел, срезавшись на сочинении, и вернулся на родину, не солоно хлебавши. В записной Севы чудом сохранился его адрес.

Отрезок Ташкент-Фрунзе оказался самым пьяным из всей севиной дороги. Началось с того, что на выезде из города его подхватили три молодых парня на «Москвиче», два узбека и русский. Они только что закончили школу, отгуляли выпускной и наслаждались «взрослой» жизнью взахлеб. Машина была папина. Дача, куда они ехали, тоже была папина. Лишь сорокалитровый бидон из-под молока, в котором плескалось пиво, был их. Пить начали уже в машине, опуская в бездонное нутро бидона литровый черпак. Продолжили на даче, которая оказалась на поверку генеральской, с большим трехэтажным домом и немаленьким участком, засаженным фруктовыми деревьями. Вдогонку, естественно, дунули травы. Далее Сева помнил лишь, как его безудержно рвало на айву, ствол которой он страстно обнимал руками, стоя на коленях. У остальных дела были не лучше. Спас их маленький бассейн, вырытый посреди участка. Полночи они отмокали в нем, глядя на звездное небо, прорезаемое трассерами метеоритов.

По утру, опохмелившись, он с трудом выбрался на трассу. Его штормило, и он стопил словно бы в тумане. Никто его не брал, видимо опасаясь непредвиденных последствий от пьяного груза. Пока не сжалился какой-то дальнобой.

- Слышь, ты куда едешь-то? - поинтересовался водила. - А то я полчаса назад здесь проезжал, ты в другую сторону ловил...

- Аааааа... - мычал Сева, махнув рукой, в одному ему ведомом направлении - Туда... Во Фрунзе.

- Ну, садись...

Через пять минут Сева уже дрых на спальном месте за спиной водилы. Далее случился казус. Шофер не смог его вовремя растолкать, и Сева уехал вместе с ним в какой-то маленький аул в стороне от трассы. Все еще нетрезво глядя на мир, он принялся стопить в совершенно диком месте, где за час стояния проехал лишь один автомобиль. Его-то, к счастью, Сева и оседлал. За рулем сидел старый бабай в бараньей папахе, что упиралась в потолок побитой «шестерки», на которой не было ни номеров, ни поворотников, ни зеркал заднего вида. «А зачем ему они?» - подумал Сева: «Голова все равно не поворачивается, зажатая между плечами и папахой...» К тому же аксакал не говорил по-русски. Понять, куда он едет, было непосильным делом. «Курды-берды-мурды, хрен разберешь, что ты несешь!» - разорялся Сева, но постепенно успокоился: «Да, ладно уж, куда бы ты не ехал, все лучше, чем стоять». Дед, не поворачивая головы, улыбался и радостно моргал глазами. Пока они ехали по грунтовке, Сева надеялся, что они вот-вот выберутся на асфальт, а там уж он сообразит. Но когда они свернули на едва заметную колею, петляющую по полю, заросшему люцерной, Сева понял, что впереди может быть, в лучшем случае, лишь дорога из желтого кирпича, ведущая в Изумрудный город. Пожелав бабаю не развалиться по дороге, он вылез посреди поля и заковылял обратно.

Вокруг было красиво, зеленые холмы перемежались цветущими полями, вспыхивали разноцветным роем бабочки, гудели натруженными бомбардировщиками шмели, но Севе это все было до фени, его колбасило с отходняка, и угнетали мысли о наклевывающейся ночевке посреди этого благообразия.

Спасение пришло в виде пацаненка на «Восходе». Оказалось, что он в пятидесяти километрах от основной трассы и на закате Сева добрался до очередной стоянки дальнобоев, где, заправившись домашним самогоном, мирно отошел ко сну. Так, вместо суток, он добирался до Фрунзе почти трое. В обед его доставил прямо к месту, в микрорайон «Восток-5» хмурый водила, везущий целую фуру резиновых изделий, а проще говоря, гандонов. Он и Севе сунул в руку тугую пачку, перетянутых бечевкой, противников детей.

- Куда мне столько? - удивился Сева.

- Даст Бог, сгодятся - философски заметил неулыбчивый шофер. - А нет, так шарики надуешь.

Сева повеселел, представив себя со связкой надутых презервативов. Гудвин, елы-палы, из страны розовощеких ебунов.

«Что за название такое, «Восток-5»? - думал он, бродя между однояйцевых панелек: «Больше похоже на название станции на Антарктиде, чем на этот типичный спальный пейзаж...»

Влад, в отличие от Малхаза и Гронасса, оказался дома. У него шла полным ходом свадьба. Сева приехал в аккурат на третий ее день, когда по неведомо чьей укоренившейся традиции, пьяные мужики переодевались в женское, а пьяные тетки в мужское, нарисовав тушью на лице усы и щетину. Вся эта толпа стихийных трансвеститов бегала по улице и поливала из ведер водой друг друга и подвернувшихся прохожих. Так что Сева угодил в обьятья Влада уже мокрый с головы до ног. И понеслось...

Кто-то, может, думает, что затмить сегодняшние свадьбы, в сравнении с совковыми, просто нереально. Может быть, по пафосу и нет, но, что касается разгула и душевности, то здесь большой вопрос. В те года, свадьба, по неписанному закону, железно шла три дня. Расширенный сценарий требовал неделю. Именно на такую Сева и попал. Гости приходили, уходили, возвращались, ели, пили, спали, танцевали и орали песни. Весь двор был в курсе, что гуляет свадьба, и присоединиться мог любой, вплоть до совершенно левых персонажей, затянутых в водоворот. В промежутках Влад с молодой женой и свитой приближенных еще успевал нанести ответные визиты многочисленной родне, так что свадьба, как в половодье, разлилась на тысячи ручьев и заводей.

Через четыре дня Сева, с чувством выполненного долга, сытый, пьяный и с толстой плюхой гашиша в носке, щедро подаренной Владом «на дорожку», продолжил путь. Август уже был на излете и Сева решил направиться на родину в Свердловск. А для ускорения сесть на поезд. Был выбор ехать через Балхаш или Арал. Сева выбрал Чимкент, надеясь хоть краем глаза глянуть на умирающее море. Но ожидания не оправдались. Арал усох, да и железка проходила боком, лишь иногда в окне мелькали мутно-желтые воды Сырдарьи.

На станции в Аральске он истратил последние деньги, купив у бабки копченую рыбину огромного размера и неведомой породы. Там же в его плацкарту села новая попутчица. Сева невольно засмотрелся. Это была очень красивая казашка. Иссиня-черные волосы с отливом обрамляли нежный абрис юного лица с бархатистой смугловатой кожей и миндалевидными глазами. Изящные кисти рук и тонкая фигура дополняли общую картину. Заметив пристальный взгляд Севы, она смутилась и даже покраснела, чем умилила его еще больше. Лежа на верхней полке, он исподтишка подглядывал за ней и, как казалось, ловил иногда ее ответный взгляд.

Склевав половину рыбины, Сева попал на жесткий сушняк. Денег не было даже на чай, и он мотался к баку за теплою водой с привкусом железа как заведенный. Когда все улеглись спать, в пустынный тамбур, где в одиночестве курил Сева, вышла новая попутчица. Попросила сигаретку. Заговорили.

- Я вижу, что ты маешься. У меня есть пиво с собой. Хочешь?

- Ну, еще бы! - Севу вполне устраивал такой поворот событий.

Она вернулась с тремя бутылками «Жигулевского» и они уселись на корточки друг напротив друга, раскачиваясь в такт движению поезда. Севу почти сразу накрыла теплая волна и ощущение, что он ее знает тыщу лет, так просто и легко нашелся общий ритм.

Звали ее Айгуль. Она родом из маленького поселка под Аральском, учится на третьем курсе Меда в Оренбурге. Сева рассказал об МГУ. И чем дольше они говорили, тем чаще и чаще Сева задерживал взгляд на ее зрачках, из-за темной радужки казавшихся бездонными. И она не отводила взор. В какой-то момент стало казаться, что разговор происходит на двух «уровнях». Один, обычный, шел губами, а второй, потаенный, вели глаза. И в них светилось обоюдное желание.

Поэтому, когда вагон качнуло от неожиданного торможения, и она невольно прильнула к нему, Сева, повинуясь безотчетному инстинкту, обнял ее и поцеловал, вначале робко, куда-то в переносицу, потом в глаза, в край губ и, чувствуя ее «добро», наконец-то в губы, окончательно захмелев от запаха ее волос и кожи.

Полночи они целовались в тамбуре, исследуя тела друг друга сквозь одежду. Ее солоноватые губы были податливы и отзывчивы. Почти не говорили. Лишь смеялись, оторвавшись на мгновенье друг от друга. На темном полустанке купили еще две бутылки пива, и, воспользовавшись тем, что пьяный проводник забыл закрыть входную дверь на ключ, открыли ее и ехали, свесив ноги над стремительно несущейся насыпью, обдуваемые теплым ветром. И целовались, целовались, целовались...

В Оренбурге, не сговариваясь, они направились в ее общагу. На проходной сидела тетя с шиньоном на голове, модели «цербер обыкновенный», но Айгуль показала ему тайный ход на второй этаж через козырек черного входа. Путь был отшлифован поколениями прежних Дон Жуанов. В комнате, как и положено, кроме нее жило еще две девчонки. Выпив совместно чаю, они, всепонимающе улыбнувшись, удалились к подружкам. Сева и Айгуль остались, наконец, одни и ночь была в их полном распоряжении.

И по прошествии многих лет, Сева вспоминал эту ночь, как одно из самых ярких наслаждений в своей жизни. Айгуль была нежна и трепетна, откликаясь на любое его желание. К тому же, кроме учебы, она уже профессионально подрабатывала лечебным массажем и изучала китайскую акупунктуру. Знала потайные точки на теле, аналогичные венериным ямкам у женщин и на внутренней стороне бедер, так что под ее ласками уже минут через двадцать после оргазма, севин инструмент был снова в боевой готовности. Утро Сева встретил изможденным, но счастливым.

Айгуль, в простеньком халатике, с растрепанными волосами, сварила кофе, пока он мылся. Пили молча. Паузу рождало чувство неминуемого расставания. Сева же молчал, раздираемый внутри противоречиями. Что это было? Дорожное приключение или встреча, способная перевернуть всю жизнь? Не найдя ответа, он топтался на пороге, уже надев рюкзак. Агуль подошла и прильнула, сложив руки на его груди. Потом поцеловала, но было в этом поцелуе что-то такое, отчего сердце Севы затопила горькая печаль.

- Ты ко мне приедешь, в Москву? - начал было он.

Но она тут же положила свои тонкие пальчики с запахом детского крема ему на губы, запечатав рот.

- Не надо. И ты, и я знаем, что больше не увидимся.

- Но как же... - он попробовал освободиться.

Но она лишь сильнее сжала пальцы. В уголках ее глаз блеснули слезы.

- Не надо. Все было прекрасно. Мне это было нужнее, чем тебе. Дома от меня отказался жених, когда узнал, что я не девочка. Отцу пришлось вернуть калым. Я опозорена. Ты мне помог. Езжай спокойно...

Сева задохнулся от ее совсем недетской мудрости. Мотнул головой, глотая воздух, развернулся и пошел. Всю дорогу от Оренбурга до Челябинска он ехал молча, так что даже дальнобойщик поинтересовался, не случилось ли что у него. Перед глазами стояла Айгуль, его собственные руки все еще как будто хранили ее запах. Несколько раз думал слезть и повернуть обратно, но что-то его останавливало, что именно, он так и не смог понять. Было лишь ощущение, усилившееся с годами, что это был один из тех моментов, когда слышишь «хруст судьбы». Все остальное время судьба ведет тебя подобно року, скорее, исключая варианты, но в этих узловых точках, на этих перекрестках ты всей кожей, всеми фибрами души ощущаешь, что малейший шаг несет перемену целого пути. Он поехал дальше.

В Челябинске он провел два дня, повидавшись с двоюродным братом и его семьей, а затем отправился в Свердловск. По прибытии на родину, он несколько дней затворничал, совсем не выходя из дома и общаясь лишь с родителями. Странное чувство овладело им, словно бы трасса не отпускала его. Он все еще куда-то ехал, но уже в душе. Потом пошли встречи с однокашниками и друзьями. Но даже на них он оставался молчалив и собран. Словно бы взирая на все со стороны. Попробовал перелить хоть часть своих чувств другу детства и даже соблазнить его проехать автостопом до Москвы, но натолкнулся на скепсис и умолк. Провинциальный мирок жил своими чаяниями и заботами. В этом не было ничего дурного, но Севе они казались сродни копанию на шести сотках. Полезно, но бессмысленно, когда вокруг есть целая вселенная нехоженых дорог. Так и уехал через неделю, не растворившись в местных настроениях.

Сентябрь уже был в разгаре, когда он добрался до Москвы. Его группа благополучно отбыла на картошку. Получив нагоняй в учебной части, он был направлен в трудовой отряд из симулянтов для благоустройства территории вокруг Университета. Бродил по аллеям парка со свежевыпавшей листвой, все еще оставаясь «вещью в себе». Трасса перепахала его. Нельзя сказать, что он стал кардинально другим человеком, но угол зрения на многие вопросы изменился. Еще не раз потом он путешествовал подобным образом, но столь масштабную траекторию уже не повторил и даже не планировал. Случилась перестройка, затем развал Совка и это стало просто невозможно.

Из хиппанов он дольше всех общался с Пряником. Побывал даже на его типичной хипповской свадьбе без фаты, колец и вальса Мендельсона. После ЗАГСа пили шампанское на крыше дома и пускали мыльные пузыри. Затем спустились в тесную хрущевку. Пряник убрался так, что, произнося очередной тост, упал плашмя на стол, головой точно в разрезанный арбуз, забрызгав всех сидящих семечками и соком. Невеста продержалась малость дольше. Их обоих отнесли спать, а гости тусовали до утра, пока не случился ливень и все не ломанулись бегать под дождем.

После окончания Универа Сева и сам женился. На однокурснице, отличнице и красавице. Это не было взаимной страстью, испепеляющей сердца. Скорее они были друзьями по несчастью. Девушка, которую он любил весь последний курс, уехала с родителями в США. А парень его будущей жены эмигрировал в Канаду. На почве общих переживаний они и сошлись, а через полгода поженились.

Сева, как и большинство его сокурсников, на волне перемен решил заняться бизнесом. С партнером они организовали поставки детских молочных смесей из Польши в Москву. Появился офис, склад и несколько арендованных «Камазов». Дальше банальная история: наезд бандитов, наезд налоговой и, под занавес, кидалово партнера. Помыкавшись с год, он осел начальником рекламной службы коньячного завода в Домодедово. Родилась дочь. Родители, скинувшись, купили им двуху в Южном Бутово, так что его жизнь окончательно замкнулась на Подмосковье, даже изредка выбираясь в Москву, он говорил жене: «Поеду в Город», словно из глухого села.

Тем неожиданнее была его случайная встреча с Пряником через пятнадцать лет после «исторической» поездки. Связи давно оборвались, а тут жена попросила купить редкое лекарство в специализированной аптеке, и он заехал в «Город». Пряника он узнал сразу, смутила только палочка в его руках. Обнялись. Оказалось, что Пряник с полгода как перенес инсульт. Организм в целом справился, но левая часть тела слушалась его с трудом. Сели в кафешке неподалеку. Сева заказал кофе, а Пряник рюмку коньяка.

- Все, что могу теперь себе позволить - ухмыльнулся он.

- Как Ленка? - Сева вспомнил про его жену.

- Спилась совсем. Даже я не смог остановить. Стала вещи из дому таскать. В общем, выгнал я ее обратно в Раменское. Не знаю, как сейчас...

- Жаль... - Сева никак не мог заставить себя спокойно смотреть на левую руку Пряника, подрагивающую на столе, словно бы она жила своею жизнью. Иногда Пряник брал ее другой рукой и перекладывал. А Сева постоянно натыкался на нее глазами. Рассказал немного о себе.

- А я, как видишь, теперь спокойно могу хипповать до конца жизни на законных основаниях. Первая группа инвалидности. Правда, вместо хаера, остался мох - Пряник провел ладонью по лысине с вкраплениями растительности.

Разговор не шел и Сева даже почувствовал облегчение, когда Пряник засобирался. Допивая кофе, он смотрел ему вслед. Пряник медленно брел, опираясь на палочку и подволакивая ногу.

Потом он долго сидел в машине, куря одну за другой и глядя невидящим взором в лобовое стекло. Потом рассеянно улыбнулся. Завелся. И медленно поехал, напевая под нос: «Галя, гуляй... Галя, гуляй...»

2007-2008

Не в сети

Подвал раздела

Работает на FluxBB (перевод Laravel.ru)